Йозеф Кадлец - Повести

За исключением Нейтека.

Все знали, что время от времени он заходит к ней, прислоняется к шаткой конторке и ведет долгие, какие умеет только он, бесконечные, разговоры. Это, по-видимому, ей нравилось, по крайней мере она охотно слушала его и искренне вместе с ним смеялась.

Никто не предполагал, да и не мог предположить, что между ними возникнут близкие отношения, что она к нему неравнодушна, но она вдруг при всех начала им восхищаться, сама искала с ним встречи.

Он ходил к ней до тех пор, пока все это не кончилось попыткой самоубийства. Она будто бы проглотила несколько пачек снотворного и в тяжелом состоянии была отправлена в больницу. В архив она больше не вернулась.

В списке выданных документов не хватало около двенадцати бумаг, большей частью с грифом «секретно», которые она, очевидно, выдала Нейтеку — все были твердо уверены, что именно ему, — и без расписки, под честное слово.

Он, видно, куда-то их засунул и потерял, ведь ни для кого не секрет, что он лентяй, работает медленно, ничем себя не обременяет, ни над чем не ломает голову…

А девушка, может быть, из-за несчастной любви, а может, из-за пропавших документов или из-за всего этого вместе чуть не лишила себя жизни.

В какой мере Нейтек был за это в ответе, какова была его вина, одному богу известно… Все осталось по-прежнему, словно этого происшествия и не было, словно ничего не случилось. Нейтек при любых обстоятельствах умел сохранить хорошее настроение. Как и раньше, он улыбался людям, прикидывался милым, задушевным человеком, со всеми был в добрых отношениях.

Об этой истории знали все, но никто не придавал ей большого значения, ведь у каждого есть на совести какой-нибудь грешок, какое же мы имеем право упрекать других.

Бендл давно уже чувствовал, что их разделяет что-то невысказанное, оно и настораживает и восстанавливает его против Нейтека. Когда бы они ни встретились, в нем просыпалось непонятное внутреннее беспокойство, сперва едва заметное, трудно объяснимое, может быть, и ни на чем не основанное, но постепенно выраставшее до непомерных размеров.

Напрасно Бендл старался вспомнить, когда и при каких обстоятельствах возникла между ними эта натянутость, случалось ли им поссориться или сказать друг другу обидное слово. Но ничего такого не приходило на память.

За все время знакомства — а знакомы они были немало лет — ничего заслуживающего внимания, ничего особенного не произошло.

Ведь сразу, при первой же встрече — он уже и не помнил, когда и где это было, — Нейтек и его покорил своей учтивой, деликатной манерой вести себя, умением слушать и понимать собеседника. Все его ценили, восхищались им, с удовольствием проводили с ним время. И когда Нейтек говорил, все молчали, никто не отваживался помешать, перебить его.

Отношение к нему окружающих имело, по-видимому, влияние и на Бендла, и первое время он тоже подпал под его обаяние и восхищался им.

Бендлу вспомнилось, как в те годы, когда они еще только познакомились, Нейтек с увлечением рассказывал невероятные истории, в которых он сам обычно играл главную, по меньшей мере героическую роль, в то время как остальные выглядели недоучками, подхалимами, тупицами. Особенно он любил рассказывать явно неправдоподобную историю о том, как однажды в сочельник спас жизнь своему приятелю, когда они решили сократить путь и пройти через железнодорожный туннель, но в середине туннеля их настиг поезд — они-то думали, что он уже давно прошел. Туннель был якобы узким, рядом с колеей тянулась только тропинка и канавка с водой, и когда поезд приблизился, у приятеля от шума и рева гудка сдали нервы, он вдруг в панике побежал по колее, спотыкаясь о шпалы и щебень, — а огни паровоза уже освещали ему спину. Нейтек бросился вдогонку, схватил его за руку, и они плюхнулись в воду, в канавку, а в этот момент с оглушительным грохотом над ними промчался поезд.

Эту историю Нейтек с каждым разом приукрашивал, и, слушая ее в третий-четвертый раз, Бендл не мог не заметить некоторых несоответствий; рассказывал Нейтек всегда одинаково эмоционально, только добавлял новые подробности, изменял их и варьировал в зависимости от настроения.

— Вчера ты рассказывал иначе, — отважился однажды заметить Бендл. — Вчера это происходило у Железной Руды, сегодня у Кашперских гор…

— Это же один район, — засмеялись слушатели, — совсем рядом!

Может быть, именно потому, что он поддел Нейтека в присутствии других сослуживцев, тот обозлился:

— Видно, ты вчера эту подробность пропустил мимо ушей! — И на мгновение исчезла его приветливая улыбка, лицо стало хмурым, а светлые глаза, всегда добрые и участливо-внимательные, сузились, в них промелькнула искра ненависти.

Скорее всего, этого никто даже не заметил, потому что разговор продолжался и настроение ни у кого не испортилось. И Бендл мог об этом эпизоде спокойно забыть, ведь ничего особенного не произошло. Но бог весть почему в памяти у него надолго сохранилась эта подробность.

Ничего другого, кроме этой мгновенной искорки озлобления в короткой перепалке, ему не припоминалось. Ничего заслуживающего внимания за эти годы в их отношениях не произошло, ничего настораживающего и ничего успокаивающего; они поддерживали знакомство, часто виделись, даже пытались, вероятно, понять друг друга, но не сближаясь, не проявляя особого интереса.

Конечно же, в их отношениях был элемент зависти, настороженной зависти одного к успехам и к продвижению по службе другого. Но самое неприятное — их считали друзьями, всем казалось, что они великолепно понимают один другого, раз вместе сидят за кружкой пива, играют в карты…

Прошло несколько лет, Бендл совсем потерял его из виду, ничего о нем не знал, ничего не слышал.

И вдруг Нейтек свалился как снег на голову, неожиданно перешел к ним в объединение и сразу же приобрел славу перспективного работника, способного бог весть на какой взлет. Теперь это был седой, элегантный, светский человек с приятной улыбкой, только его круглое «пивное» брюшко не мог скрыть даже безукоризненно сшитый костюм…

Но сейчас уже поздняя ночь, зачем же ломать себе голову над вопросом, почему звонил именно Нейтек, бог с ним, пусть живет как может.

К счастью, он далеко, чуть ли не за пятьсот километров отсюда, и это гарантия того, что в ближайшие дни они не встретятся.

Все время, что Бендл провел в Будапеште, он мало и плохо спал, ночи были короткие, шумные. Внизу, в подвале, далеко за полночь шумел винный погребок, а с раннего утра громыхала улица, и в узком ущелье под окнами эхом разносился каждый звук.

Иногда ему казалось, что он вместе со своей постелью очутился посреди мостовой и на расстоянии вытянутой руки дребезжат трамваи, свистят покрышки машин. Или что весь город, с обоих берегов, ворвался в его тесный номер — и Буда, и Пешт, и гора Геллерт, и Крепостная гора с Рыбацким бастионом, где вчера после обеда они были с Анико.