Александр Чудаков - Ложится мгла на старые ступени [Дополненное издание]

Главной темою рассказов Антона дочке Даше перед сном были сначала Буяны, а потом собаки вообще; называлось — «Про умных псофф».

Один англичанин заметил, что в его доме расход электроэнергии получается как зимой, хотя он был экономный и с самой ранней весны электрокамином уже не пользовался. Проснувшись как-то ночью, он увидел, что его шотландский сеттер, развалившись, нежится перед включённым камином. Англичанин притворился спящим. Вскоре стало рассветать, пёс встал, нажал лапой на клавишу выключателя и ушёл в угол на свой матрасик. На другую ночь англичанин снова притворился, что спит, а сам подсматривал. Пёс поднялся со своего места, подошёл к кровати, постоял, поглядел на хозяина, потом подошёл к камину, нажал лапой на клавишу и растянулся перед решёткой. Через некоторое время он встал, нажал вторую клавишу, которая включала камин на полную мощность, и разлёгся с ещё большим удовольствием; погрев один бок, перевернулся на другой. Англичанину на этот раз не захотелось ждать утра, и он, зашевелившись, сделал вид, что встаёт. Пёс мгновенно вскочил, щёлкнул одной клавишей, потом второй, быстро ускочил и лёг на матрасик, закрыл глаза и даже прикрыл нос лапою.

Следующую историю Антон узнал, в процессе внеаудиторного чтения по немецкому, у прогрессивного писателя Альберта Мальца, который предупреждал, что она невыдуманная. Заключённый в лагерь немецкий антифашист среди овчарок охранников увидел свою Брунгильду, которую у него, как и у всех, мобилизовали ещё в начале войны. Собака тоже узнала его. Но самое главное: она не подала вида, что узнала! И когда он проходил мимо, только глядела ему в глаза и чуть заметно повиливала хвостом. Антифашист решил бежать из лагеря и подлез под колючую проволоку в том секторе, который сторожила Брунгильда. Она не залаяла и только когда он, уже за проволокой, уползал в кусты, подползла к нему и ткнулась носом ему в шею. Он погладил её. Больше свою собаку он не видел. Иссякнув, Антон подключил к пёсской серии родственников и знакомых. Печальную историю рассказала Даше мать Антона, баба Тася.

Было это в Екатеринославе, где она жила в детстве. С гражданской войны пришёл больной и хромой солдат Юхим, у него ничего и никого не было, только собака, с которой он жил вместе в каморке при кладбище и ел из одного котелка. Юхим умер, стали его хоронить. Перед тем, как закрыть гроб, кладбищенский мужик Гнат сказал: «Ну, Гарко, попрощайся с хозяином». Собака встала на задние лапы, дотянулась до лица покойного, облизала его, села и не завыла, не заскулила, а заплакала. Никто никогда не видел, чтобы из собачьих глаз катились настоящие слёзы.

Когда гроб опускали, она подошла к краю ямы, все посторонились, она села и смотрела. Потом убежала, но через день её увидели на могиле. Она молча лежала, положив голову на лапы. Ночью уходила, а утром возвращалась. Однажды её нашли на могиле Юхима мёртвой. Гнат стал копать ей яму рядом. Кто-то сказал, что на людском кладбище — нельзя.

— Та мни шо, шо не можно, — сказал Гнат. — Вона — як человек.

Пришедший в гости писатель, которого папа Даши звал просто «Вася», подарил Даше свою книжку про дельфинов и рассказал про собаку, которая в городе Вашингтоне садилась в автобус и сходила на нужной остановке — наверное, считала их в уме.

— А твой Буян Первый мог бы так же притвориться, как антифашистский пёс? — интересовалась Даша.

Антон отвечал: вне всякого сомненья. Буян охранял коня Мальчика, никого не подпускал к корове, заразившейся сибирской язвой, и потом к её могильнику, и растерзал множество волков, с которыми сражался бок о бок с быком Черномором, его преследовало сразу несколько бандитских шаек — одни зарились на его изумительную шкуру, другие — на сало, чтобы лечить своих бандитских детей, заболевавших туберкулёзом в сырых разбойничьих пещерах, третьей была корейская группировка; Буян сражался на три фронта. Поэты сочиняли про него стихи: «Был у него огромный, геройский пёс. Был этот пёс отважен и дьявольски силён, на сказочных героев похож был он». Ему поставили памятник, фотография которого была помещена в книжке — правда, там всё перепутали и подписали, что это памятник собакам академика Павлова в Колтушах. Буян постепенно вырастал в легендарного пса, совершившего множество подвигов; о некоторых из них Даша вскоре прочла в книге Сетона-Томпсона «Животные-герои».

Сначала Даша ходила по чужим псам. На третьем этаже нашей хрущобы жила пара, союз которой был обязан их псам, во время выгуливания коих они и познакомились. Я прозвал их Собачкиными, и Даша однажды позвонилась к ним в дверь и спросила: «А Собачкины здесь живут?» Но вскоре Даша тоже включилась в Буяноэпос. Буяна V она нашла весной на пустыре, щенок был грязен, невероятно блохаст, но по морде — типичный Буян. Однако наступало лето и разлука предстояла нешуточная — Антон вёз Дашу и её двоюродную сестру Таню в Чебачинск. «Возьмём его с собою!» — рыдало дитя. «А это идея, — сказала жена. — Почему бы вам действительно его не захватить? Тем более что я собираюсь в командировку». И Буян поехал в Чебачинск.

Поезд шёл двое с лишним суток, ввиду чего заготовили мешок тряпиц — каждая в отдельном целлофановом пакете. Им повезло: в купе на нижней полке оказалась очень смирная старушка — из тех, что жизненные испытания воспринимают покорно и безропотно. Она только вздыхала и бледно улыбалась, когда Буян из доброжелательности и общей приязни время от времени становился лапами на полку, где она лежала, и быстро-быстро облизывал ей лицо. К учебному году внучек отправили в Москву с оказией — знакомой учительницей, которая категорически отказалась взять собаку. Дашу успокоили тем, что она на следующее лето своего Буяна увидит, и она действительно проводила с ним потом каждые каникулы.

В Чебачинске Буян V жил долго и счастливо. Был не молчан, но и не пустобрёх. По утрам он, вымахавший в здоровенного пса, становился на задние лапы и заглядывал в окно кухни: не пора ли завтракать? Дед Даши вход в конуру завесил старым стёганым одеялом, которое Буян, залезая, отгибал лапою. Даша, переняв от своего отца тягу к рациональному и наилучшему предметоустройству мира, долго приставала ко всем, почему так больше никто не утепляет собачьи конуры, зёв которых открыт и зимой, и в них собачкам должно быть очень холодно.

Буянская традиция прервалась, когда Даша принесла угольно-чёрного щенка, оказавшегося сукой. Назвали её Жучка. Американский славист сказал: «Я думал, что это имя встречаем теперь только в романе Пушкина: “В саляски Жючку посадив”». Сучонка была настолько типической Жучкой, что иначе её наречь было нельзя никак.

Даша называла её «псица» — не потому, что не знала соответствующего слова (меня тошнило от ублюдочных сочетаний «собака-девочка» и «собака-мальчик»; мы псов называли нормально: кобель, сука). Так она именовала Жуку из глубокого уважения к этому серьёзному и полного достоинства зверю. Это была именно псица и, я думаю, подсознательно у Даши это слово ассоциировалось с «волчица», и не простая, а капитолийская из учебника древней истории.