Василий Аксёнов - Была бы дочь Анастасия (моление)

– Ну, так вот… Костя, может, мы того?…

– Кого – того?

– Ну, это дело… Может, мы померли?… Как Серафим Усольцев… От водки-то, как он, сгорели? Я слышал, что…

– А конь – тот тоже с нами, чё ли, помер?… Ну-ка, потише.

– А?

– Собаки?

– Это?… Они.

– Охотники?

– Да ночью-то…

– А у избушки?…

– Собак – тех, чё-то, сильно много… чё-то не видывал постольку у охотников. Деревня, может?

– Семён.

– А?

– Во-о-он.

– Чего – во-о-он?

– Огонёк.

– Да? Где?

– Да вон.

– Да где?

– Да во-о-он.

– Да где?… Я разве вижу, куда тычешь ты…

– Вот… моя рука, вот – палец мой… куда показыват он, чувствуешь?

– Ох, ну и палец у тебя.

– Чего?

– Да ничего… Как огурец. Я чё-то раньше и не замечал…

– Ты его раньше и не шшупал.

– Ну… палец… ну?

– И чё, не видишь?

– Нет, ни хрена… Темно всё только.

– А-а, да, тебе, наверно, зад Гнедков мешат?… Сюда попробуй-ка… Давай чуть сдвинься… во… Палец как палец. Пальцев не видел, чё ли, сроду?

– Видеть-то видел, почему… но чё-то это… шибко толстый.

Семён наклонился к Косте, поискал глазами и заметил вдалеке мерцающий огонёк.

– Высоковато… как на небе будто.

– Ну не на небе же! А может, на горе?

– Такое может быть… но не на небе же. И чё же это за деревня?

– Или заимка чья?

– А если это Кемь, то мы…

– Чё эта Кемь тебе далась!.. Ведь не могли же сорок километров мы проехать. Не двое суток же скакали.

– Не могли?

– Ну, сам-то пораскинь мозгами – не будённовцы.

– Да. Если это Шелудянка, то… ага, в полено-ёлки-дерево! Ну как же это сразу-то я не допетрил. Чалбышево! И точно что. А огонёк, парень, на яру, – Семён почувствовал на руке вожжи и зло хлестнул ими всхрапывающего Гнедка. – Куда ты нас завёз, придурок бешеный? Ишь, ты, холера! И утопить ведь мог. Может, нарочно, пропастина.

Конь, испугавшись, рванулся, но сдвинуть с места телегу не смог.

– Тпр-р-рр! Не утопил пока, засранец, дак утопишь… Куда тут плыть! Как в океане.

Говорили они уже громко.

– Семён, давай-ка спичку, чё ли, чиркнем, посмотрим хошь. Мои промокли… Так и есть! Твои-т сухие?

– Сухие вроде.

Огонёк осветил их лица. Приятели взглянули друг на друга, поприсматривались, а затем, прикрыв ладонями от огонька глаза, стали озираться.

– Вроде трава блестит, ли чё ли?

– Трава вроде…

– Трава. Она почти у морды же Гнедковой! Семён обжёг палец и поспешно бросил спичку.

Слышно было, как, угасая, та зашипела на воде. Стало будто бы ещё темней.

– А сзади? – спросил Костя.

– Счас, – отозвался Семён, возясь с коробком. – Руки, как крюки, мама бы их вырвала.

Вспыхнула спичка.

– Ого-го! И ни шиша не разглядишь тут. Одна вода. Поехали вперёд, на берег.

– А это не остров?

– И хрен с ём, что остров. Не в воде же сидеть. Остров, дак костерок хошь разведём… Да и огонёк-то всё равно там – впереди.

Семён стегнул коня.

– Эх, в кобылу – твою-маму… Н-но-о-о!.. Нн-нн-у-у-у!.. Эй, да чтобы бы тебя спучило!

Колоколец верещал, будто хохоча и издеваясь: тому лишь бы звенеть, а где, не важно. Гнедко перебирал в воде ногами, храпел от натуги – торчать в воде и самому, пожалуй, надоело, – но вырвать колёса из засосавшего их дна так ему и не удалось.

– Вот обормотина!

– Давай сойдём, – предложил Костя.

– Утонуть захотел – дак сразу и ныряй! Здесь по пояс, а чуть в сторону – и яма, может, и глубокая. Не утонешь, дак простудишься – не июль месяц. Да и пловец-то из меня… не надо жернова на шею.

– А мы сначала по оглобле, а там и прыгнем. Морда Гнедка почти над берегом, ты не заметил?

– И верно, а, – оживился Семён, как будто жить заново начал. – Чё за деревня, это хошь узнам. А то паршиво как-то на душе и не спокойно, когда есть-то ты вроде есть, а где вот ты есть… нигде как будто… подумать страшно… Ну, если Чалбышево, дак и к куму сразу. А у него найдётся чем, поди, согреться.

– А конь?

– Да хрен с ём, с конём! Конь. Сам раз заехал, пусть стоит. А рассветат, тогда и выташшым… Ещё-то глубже вряд ли засосёт?

Придерживаясь сначала за круп и холку коня, затем – за хомут и дугу, они прошли по оглобле.

– Посветь-ка, а, – сказал Костя, готовый прыгнуть.

Семён зажёг спичку, поднял её над головой. Костя примерился и прыгнул.

– Ну как, нормально?

– Да нормально.

– Не зыбко?

– Нет, вроде твердо.

– Ты отошёл? Посторонись-ка, то сшибу…

– Давай, давай… Не зацепись там за хомут.

– Ох-ха, а склизко-то! Ухты, а ноги-то как затекли.

Костя отыскал на слух Семёна и помог ему подняться.

– Пойдём?

– Пойдём. Я только руки сполосну.

Заржал Гнедко, будто обиделся. Эхо куда-то понеслось, ударяясь впотьмах обо всё встречное. Собаки, услышав его, залаяли дружнее.

– Залез, паршивец бригадирский, сиди теперь тут до утра, своей мозгой-то покумекай… Ум бы тебе – ну, хошь бы бабий… Костя, ты где?

– Да вот он я. Ну и куда?… На лай собачий, а? На огонёк ли?

– Собаки-то со всех сторон… На огонёк уж лучше. Огонёк – тот всё на месте, а собаки… ненадёжно.

Прислушиваясь каждый к своим, а также и товарища шагам, приятели стали подниматься по склону, не теряя из виду жёлто-красный маяк, который для них будто и засветил не ложившийся до сей поры хозяин.

– Гора.

– Гора-а-а, ишшо кака.

– Крутая вроде.

– Да, крутая.

Преодолев подъём, они приблизились к «маяку» – свету, цедившему покойно из окна.

– Сейчас мы, парень, и узнам всё. Не спят ещё вон люди добрые.

– А может, только поднялись?

– Может. Постой-ка тут.

Наткнувшись на изгородь палисада, Семён перелез через неё и, пробравшись сквозь какие-то кусты, судя по запаху – смородины, прильнул к оконному стеклу.

Во дворе заскулила собака: она, мол, тут, она не спит, а стережёт дом, и в палисад – туда ещё, мол, можно, а вот в ограду только суньтесь.

Свет горел в другой комнате, на кухне, вероятно, по стене которой моталась тень от суетившегося там человека, похоже, женщины. Разобрать было трудно, так как лампа, скорей всего, стояла на шестке, скрытом от Семёна казёнкой.

– Блины варганить собиратся, – сообщил Семён.

– Баба? – поинтересовался Костя.

– Ну не мужик же. Мужик блины не будет стряпать. Баба. Ишшо кака – вон, видно – в теле.

– А может, и оладьи, – пошутил проголодавшийся Костя.

– Может, и оладьи. Кесто в чашке месит.

– Вовремя в гости подоспели мы.

– Ага. Как угадали прямо, но. Вдова бы, дак…

– Погреться бы, не до вдовы уж.

Козанками пальцев Семён постучал по стеклу и позвал:

– Хозяйка!

В проходе, ведущем из кухни, загородив собою свет, выросла фигура и, не переставая мешать что-то в чашке, направилась к окну.

– Идёт, – сказал Семён. – Грудь, как… прямо… но… колышется… это, и дал же Бог такую.

– Угу, – ответил Костя, бряцая – продрог, промокший-то – зубами.