Жак Шессе - И обонял Господь приятное благоухание

Женщина тоже была в черном. Но ее черный напомнил мне гадюку, черную гадюку, живущую в торфянике. Она все время держалась рядом с ним, обнимая его, прижимаясь к нему и с вызовом глядя на нас немигающим взглядом. Месье Вайан высвободился из ее объятий и направился к нашей группе. Месье Буадесерф, в мирском платье — только серебряная цепь на шее говорила о его церковном ранге, — тоже двинулся ему навстречу.

— Мой дорогой Роже, — воскликнул епископ, взяв Вайана за плечи и ласково обнимая его, — мой дорогой Роже, сколько лет!

Месье Вайан тоже сжал монсеньора в объятиях.

— Ты знаешь, что я заядлый антиклерикал, — громко сказал месье Вайан, и я понял, что его слова относились и к нам тоже. — Но ты, Буадесерф, другое дело. Ты на нашей стороне баррикады!

Позже месье Вайан объяснил мне, что они с монсеньором не только познакомились в лицее в Реймсе, где были членами очень активного поэтического кружка, но также вместе участвовали в движении Сопротивления. В то время молодой священник, а ныне наш отрешенный епископ, руководил подпольной организацией, занимавшейся подрывом поездов, и геройски проявил себя. И я еще больше полюбил его. Поскольку я любил месье Нуарэ, к которому Роже́ Вайан, вечером, в день своего приезда, проявил уважение и почтение.

Незадолго до ужина я остался один с писателем и с его женой и узнал, что ее зовут Элизабет. Аббат попросил меня проводить гостей в их комнату, на втором этаже в доме священника. Роже Вайан не позволил мне нести свой багаж, по правде говоря, слишком легкий для такого важного человека, поэтому ничто не мешало моим движениям, и через холл и по лестнице я шел впереди супругов. Вдруг меня охватило чувство тревоги. В тот момент, когда я подошел к Элизабет Вайан, чтобы взять ее за руку, которую она соблаговолила протянуть мне, по-прежнему раздраженная и настроенная против, я почувствовал ее запах: в этой женщине таилась угроза. Близкая, угрожающая опасность и смерть. Конечно, смерть не была немедленным следствием этой угрозы — это мог быть несчастный случай, стечение обстоятельств или какая-нибудь авиакатастрофа. Но смерть была здесь, я чувствовал ее холодное дыхание сквозь аромат фиалки и корицы, которыми надушилась гостья и которые пробивались сквозь анемичный и неподражаемый запах могилы.

Как можно скорее, насколько это позволяли приличия, я отошел от Лизины, которую позвал муж. Я сразу же понял, что это звучное и чувственное имя очень точно подходит героине прожитого романа, которую она, угрожающе черная, собою являла. Лизина! Хорошее имя для змеи. По дыханию Элизабет-Лизины и Роже́ я почувствовал, что от них сильно разило алкоголем. Видимо, днем они прилично выпили, переварили, а затем, перед приездом, снова приняли дозу. Наверное, виски. У меня есть опыт, так всегда пахнет от монсеньора после приходского праздника.

Во время превосходного ужина, который сопровождался большим количеством вина, зашла речь о проекте, который монсеньор и месье Нуарэ хотели обсудить с Вайанами.

— Так вот, — сказал епископ, обращаясь к нашему гостю. — Тебе, конечно, известно, что церковь Грима́ располагает небольшой театральной труппой, которая в последние годы имеет определенный успех, ставя и играя спектакли, которые очень нравятся всей епархии. Хочу напомнить тебе, что в епархию входит также район Жекс, почти до Женевы — мы часто давали спектакли на заводах и в рабочих клубах Ойоннакса и Амберьё.

Я заметил, что взгляд Роже́ Вайана еще больше заострился, как только речь зашла о театре, и, он строго и пристально уставился на своего собеседника.

— А я что там буду делать? — сдержанно спросил он.

Епископ кашлянул и улыбнулся.

— Что ты там будешь делать? Да все, абсолютно все, поэтому я тебе об этом и говорю. Это не соответствует твоему уровню? Амбиции нашей маленькой труппы кажутся тебе смешными? Нет, насколько я тебя знаю. К тому же я давно хотел поговорить с тобой об этом.

— Да о чем поговорить? — перебил его Вайан, которого насторожила необычная осторожность епископа. — Ближе к делу, товарищ Буадесерф! — рассмеявшись, сказал Вайан.

И монсеньор признался ему, что недавно перечитал его пьесу «Элоиза и Абеляр», и ему вдруг показалось, что она просто создана для актеров нашей труппы. Роже Вайан был польщен, это было видно по его пристальному взгляду, которому придавали еще большую резкость зажженные перед подачей десерта свечи. Он молчал, а монсеньор все говорил, рассказывая о нашей работе в театре, об актерах, которые почти все молодые рабочие и работницы, о том, как устроен театр, как проходят спектакли на заводах, на небольших фабриках, в спортивных, футбольных и велосипедных клубах и даже в психиатрических клиниках, в тюрьмах, где заключенные устраивают нам овации.

— Мы обещали им снова приехать, — сказал епископ, — и хорошо бы с твоей пьесой!

Роже́ Вайан был готов поддаться искушению, это было видно по гримасе на его губах, по тому, как он покусывал нижнюю губу, пил кофе, осушил большой стакан сливовой водки. Надо сказать, что присутствие мальчиков и девочек, среди которых была и Мария Елена, нравилось нашему гостю, который возбуждался, сохраняя маску спокойствия, и бросал вожделеющие и пронзительные взгляды в сторону того конца стола, где веселились молодые люди.

Это был подходящий момент для черной гадюки, чтобы выплеснуть свой яд на стол.

— Ваше преосвященство, вы в этом уверены? Ведь ваша молодежь, ваши рабочие — любители, а не профессионалы!

— Любители, — перебил ее Вайан. — Мне нравится это слово. Оно означает, что они действительно любят. Хорошо, монсеньор, я согласен! Ты получишь права на «Элоизу». Передаю их тебе. Я полностью тебе доверяю. Andiamo [1] Идемте (ит.). .

То, что произошло потом, было предельно ясно и в то же время туманно. У меня хорошая память, но, видимо, боль, которую я испытал, страх, что больше не увижу Марию Елену, или же ужас от того, что к ней относятся как к добыче, затуманили зеркало моей памяти. Боль вызывает смятение. Это понятно. Однако то, что произошло в тот вечер, продолжало тяготить меня. А мне так хотелось отделаться от этого!

Месье Вайан подарил нам права на свою пьесу, монсеньор, сидевший напротив него, встал, оба пожали друг другу руки и обнялись через стол; все было прекрасно.

Нет, похоже, не все, так как незадолго до этого очень бледная Лизина, Лизина с белым как мел, морщинистым лицом и запахом угрозы, женщина в черном, Гадюка, подошла к Марии Елене, сидевшей в конце длинного стола среди молодежи из футбольной команды и театральной труппы, и стала шептать ей на ухо. Ах, я четко различал ее слова, слышал, как она нашептывала ей на ухо, обняв девушку своей черной рукой. Мне хотелось броситься в тот конец стола, освободить Марию Елену, вмешаться, увести ее в сад или на наш чердак, но месье Вайан, его преосвященство епископ и месье аббат Нуарэ хотели выпить, а я помогал разливать напитки в бокалы. Как раз в этот момент месье Вайан протянул мне свой бокал и заговорил со мной, задавая разные вопросы. Он пристально смотрел на меня своими рыже-карими глазами, и я вынужден был отвечать ему.