Сергей Носов - Дайте мне обезьяну

– Если сон плохой, если запоры…

Самсонов.Если вы хотите, чтобы вами избранный депутат при каждом появлении на экране увеличивал у вас уровень адреналина в крови…

– Если газы плохо отходят…

…выбирайте клоунов, психопатов и демагогов. А если вы ждете, чтобы он…

– Я это читал, – сказал Тетюрин. – Ты здесь объясняешь, почему нельзя голосовать за представителей высшей школы… (Под представителями высшей школы подразумевался, по-видимому, кандидат Марков, ректор местного пединститута.)

– Но если у вас обострение, – строго сказала женщина уходящим приятелям вслед, – тогда прежде – к врачу!

– Я рад, что я здесь, – признался Негожин на улице. – Хоть можно здоровье поправить.

Темнело. На небе появлялись первые звездочки.

Тетюрин купил шлепанцы у бабуси; в гостиничном быту он до сих пор обходился без тапочек; кинул их Негожину в пакет.

Здоровье поправить можно и другим способом, – эта мысль пришла сразу обоим. Негожин сказал: «Я угощаю!» Он знал хорошее место, где поправляют здоровье. Место называлось «Блудный сын». Оригинально, подумал Тетюрин.

…Лишь один посетитель сидел в «Блудном сыне». Бармен с удивлением посмотрел на вошедших, – по-видимому, он уже не чаял сегодня кого-нибудь увидеть еще. Тетюрин посмотрел наверх: ножками к потолку были прикручены стулья, штук семь – скромная дань сюрреализму.

– Хорошее место, но не вполне популярное, – сказал Негожин Тетюрину.

И здесь лежали газеты на стойке. «Политолог Самсонов» бросалось в глаза с первой же полосы. Газеты, конечно, могли бы кого-нибудь соблазнить безупречной бесплатностью, но только не Тетюрина. Однако угощал Негожин-Самсонов, и Тетюрин взял газету из вежливости.

Константин сам выбирал, что пить и что есть, и даже столик был объектом выбора Константина. Тетюрин сел. Музыка текла, как вода из крана, ритмичная, однозвучная. Политолог Самсонов втолковывал читателям, почему нельзя голосовать за артистов и журналистов.

Корр.Про артистов я могу понять, а вот журналисты…

Самсонов.…То, что журналистика – вторая древнейшая, знает каждый. Но даже не в этом дело. Журналист с его умением наэлектризовывать общество обманывает прежде всего себя. Ему начинает казаться, что он-то и есть тот самый избавитель народа от всяких напастей, что без него уже ни…

– Понятно, – сказал Тетюрин; удар наносился по Матусовскому, редактору газеты «Разводящий».

– Читай, читай, – навязывал Негожин свои креативы; сам он сел так, чтобы видеть вход; «как Штирлиц», подумал Тетюрин и перескочил через два абзаца.

Корр.Я ведь тоже, знаете, журналист…

Самсонов.Что ж, у вас есть шанс. Найдите денежный мешок, убедите своего покровителя в ценности вашей харизмы, откройте газетку за полгода до…

– Посмотри-ка, – сказал Негожин. – А я и не заметил сразу. Ты знаешь, кто там сидит? Только не резко.

Тетюрин обвел как бы невзначай помещение взглядом; единственный кроме них посетитель, человек лет тридцати, коротко стриженный, худощавый, в черных очках, к числу знакомых Тетюрина не относился. Перед ним стояла нетронутая кружка пива. Он сидел неподвижно и прямо, как манекен. Поза восковой неподвижности.

– Это Дуремар, – сказал Негожин. – Тортометатель.

– О, – отдал дань уважения Виктор Тетюрин. – Я читал, кажется, в Бельгии есть такие…

– А это их эпигон. Там организация целая, а это герой-одиночка. Готовит сюрприз. Еще посмеемся.

– Может, он приехал на воды. Лечиться.

– Все мы лечимся, – Негожин сказал.

– Он действительно похож на больного.

– Я и говорю, маньяк.

Негожин, считавший научно обоснованной нормой глотка – 30 г., каждый тридцатиграммовый глоток сегодня запивал ржавой целебной водой – бутылку он поставил на стол рядом с графинчиком. Лишь после третьей рюмки Тетюрин согласился на ржавую воду.

Теперь он откровенно рассматривал Дуремара. Тортометатель напомнил Тетюрину тропического богомола, не то затаившегося от злобы внешнего мира, не то ожидающего несчастную жертву.

– Пацаны тотализатор затеять готовы, кому он тортом по морде захуячит…

– Да ну?

– Смертник, – сказал Негожин. – Это в Европе можно Биллу Гейтсу по фейсу, и ничего. А у нас как минимум покалечат. Ему уже и ребра ломали, и руку вывихивали…

– Зачем же он так?

– Маньяк. Никто не знает, что у него в голове.

– Получить по роже тортом при всех, – представил Тетюрин, – это же финиш, конец…

– Ну ты просто впечатлительный очень. А другой скажет, признание. Еще заслужить надо, чтобы он в тебя тортом швырнул. Он не каждого оформляет. А вот это? Взгляни.

Взглянул. Самсонов оттягивался на независимых. Независимые – самые зависимые, за них голосовать ни в коем случае нельзя. Ни один уважающий себя человек не проголосует за независимого.

Следующий материал был откровенно женоненавистническим. Была бы воля политолога Самсонова, он бы запретил регистрировать женщин в качестве кандидаток. «Камушек в огород Несоевой», – подумал Тетюрин.

– Читай, читай.

– А ты сам не маньяк?

– Я просто свою работу люблю.

Тетюрин читал нехотя.

Корр.А как насчет «крепких хозяйственников»?

Самсонов.А как насчет «знатных доярок» и «передовиков производства»? Ведь тот же принцип. От «крепкого хозяйственника» в парламенте пользы не больше, чем от «знатной доярки». Больно смотреть, как такой хозяйственник не может себе найти места в зале заседаний, он просто не знает, что ему делать здесь. Вот он бросил ради депутатской скамьи свое хозяйство, поменял, можно сказать, профессию – и сразу же перестал быть «крепким». На заседания ходить ему скучно, он и не ходит, хозяйство тем временем чахнет, пользы нет никому.

«Пользы нет никому…»

Тетюрин и не заметил, как сменилась музыка, стала мягче, ровней, мелодичней.

Кто же знал, что здесь будет стриптиз?

Гибкая, раскованная, она возникла словно из воздуха. До этого момента ему и в голову не приходило, что сидят они около самого подиума. Маленькая компенсация за «крепких хозяйственников».

Она была в белом, в ярко светящемся белом, такой осветительский трюк, а белое то было полупрозрачная накидка, с которой она легко сейчас расставалась, и туфельки на высоченных шпильках. Она была так близко, что можно было (нельзя!) дотянуться рукой, если податься вперед; так близко, что он подался назад, чтобы не злоупотреблять крупным планом и не терять ощущения реальности, которым он вдруг задорожил в силу несильного опьянения. Все-таки ее ресницы ему показались чересчур огромными, тогда как не были главными в ее обольстительном образе и даже не были накладными, и губы тоже показались большими, тогда как были просто губами, но вызывающе маленькой – грудь, и едва заметен был еще над очень условными трусиками слева, где низ живота, недобравший загара тонкий шов, бережно исполненный аккуратным хирургом, след расправы над аппендицитом, – как у Катьки, такой же; фактуру того Тетюрин помнил кончиком языка. Стриптизерша проделала все свои штуки с шестом – с неторопливым залезанием едва ли не под потолок, всякими прогибаниями, извиваниями, перетеканиями по пространству – томительно отрешенно, с каким-то дразнящим достоинством, безадресно, словно здесь и не было никого, словно сама для себя, – а для кого же еще? – это и поражало больше всего Тетюрина – то, что зрителей двое всего – он да Негожин, такой же нетрезвый, а Дуремару Тетюрин почему-то отказывал в способности видеть (между тем Дуремар снял черные очки), да и Негожин видит не так, и Тетюрину вдруг стало ни к селу ни к городу совестно, и подумал Тетюрин смиренно: этого зрелища я недостоин.