Юрий Буйда - Третье сердце

– Ногу? Боже мой, о чем вы говорите?

– Брат Жером написал, что сделает ей новую ногу. Он творит чудеса, и она в это верит.

– Брат Жером… – Священник покачал головой. – Брат Жером жулик, и вчера его арестовала полиция. Вы не читали об этом в газетах? Брат Жером – проходимец и мошенник, наживавшийся на чужих несчастьях.

– Арестован… – Тео наклонился к священнику. – Только не говорите об этом Мадо. Она несчастна, господин кюре, она больна и несчастна. Мы проделали с ней такой путь…

– И вот вы здесь…

– И вот я здесь. – Тео помолчал. – Тут… – Он приложил руку к груди. – Тут что-то мешает. Оно растет и болит…

– Растет?

– Растет, святой отец. Наверное, тут у меня растет сердце Иисуса, и оно не дает мне покоя, черт бы его побрал.

Священник смотрел на него с изумлением.

– Тогда, двадцать один год назад, я стрелял в женщин и детей, но не видел их. Я не видел людей, в которых стрелял. Я был слеп, господин кюре. Я был ослеплен нечистой страстью. Я желал одну женщину… я страстно желал ее, я думал только о ней, я не мог больше ни о чем думать, только о ней, я обожал ее, я готов был на все, я ничего не слышал и не видел, я слышал только ее голос, видел только ее живот, ее лобок…

Кюре кашлянул.

– Я был слеп, святой отец. А спустя двадцать один год я прозрел. И тогда же у меня стало расти тут… сердце Иисуса… третье сердце…

– Сын мой, о чем вы говорите?

– Эта девочка, – Тео кивнул на спящую Мадо, – совершенно бессердечное существо. У нее нет сердца. Но зато у меня их два. Того, что у меня есть, хватит на двоих. Понимаете? Где два, там и третье, а третье сердце – сердце Иисусово… Но если это сердце благого и милосердного Иисуса Христа, то почему же оно так мешает, так болит и мешает, черт возьми? Иногда мне кажется, что оно вырастет величиной с арбуз. Или с тележное колесо. Оно станет больше меня… Почему оно мешает и мучает, господин кюре?

Отец Андре помолчал, собираясь с мыслями.

– А что вы сами об этом думаете?

– Это что-то внезапное и неотложное, господин кюре. И от этого невозможно избавиться. Говорят, что Бог – продавец стыда. Я знаю, что такое стыд… я не бессовестный человек, поверьте, я никогда не подводил товарищей… Но ведь и стыд… поболит и проходит… время лечит… Это что-то другое. Это страшнее. Понимаете?

– Кажется, понимаю, – сказал кюре.

Тео помолчал.

– Господин кюре, эта дверь – единственный выход из храма?

– Конечно, сын мой.

– Старый храм, – пробормотал Тео. – Очень старый храм.

– Он построен незадолго до альбигойских войн. Это было восемьсот лет назад. Еретики использовали этот храм как крепость. Темные люди, темные времена…

– Крепость… А не найдется ли здесь воды? – вдруг спросил Тео. – Хотя бы ведро.

– Ведро?

– Ведро воды и кусочек мыла.

– В ризнице… – Кюре повернулся к косоглазому сонному служке. – Жан-Жак! Принеси воду и мыло.

– Мыло, господин кюре? – испуганно проблеял служка.

– Скорее, Жан-Жак! Ведро воды и кусочек мыла. И полотенце!

– Ваше полотенце, господин кюре?

– Мое полотенце. Поторапливайся, Жан-Жак! – Кюре повернулся к Тео и развел руками. – Он сирота. Существо не от мира сего. Больше всего ему нравятся старинные книги. Он даже спит с книгой под подушкой.

– Я тоже люблю старинные книги, – сказал Тео. – Особенно с картинками.

Кюре сдержанно улыбнулся и покачал головой: этот убийца почему-то не вызывал у него страха – только жалость. Жалость, смешанную с симпатией. Отец Андре знал, как опасно смешение этих чувств, но ничего не мог с собой поделать. В конце концов, подумал он, мы всегда имеем дело не только с высоким образом, но и с ничтожным подобием Господа, – подумал он и испуганно перекрестился.

Мадо проснулась и села, зевая и почесываясь. Она злобно смотрела на неловкого служку, с трудом тащившего ведро, на кюре, на Тео, который зачем-то снимал свитер и нижнюю рубашку. Мадо хотелось курить, но она не знала, как к этому отнесется Тео: если он заодно с кюре, то ей влетит за курение в Божьем храме. Мадо вздохнула и на всякий случай проверила, на месте ли нож-выкидушка.

Тео разделся до пояса и стал умываться ледяной водой. От его тела пошел пар. Он растерся полотенцем, прицепил к свитеру свои четыре креста и надел на голову адриановскую каску.

Мадо фыркнула. Она подошла к Тео, подняла полы пальто и, поудобнее пристроив костыли, присела над ведром. Священник отвернулся. Но журчание он, конечно, расслышал.

– Пора, Мадо, – тихо сказал Тео.

– У тебя есть план? – Мадо насторожилась. – Что ты задумал, Тео? Ты придумал, как нам отсюда выбраться?

– Где вход, там и выход, – сказал Тео. – Пора. Больше откладывать нельзя.

– Что ты собираешься делать?

– Пока не знаю.

Он вдруг замолчал и двинулся к алтарю, но на полпути остановился и повернул назад.

– Не хотите ли исповедаться, сын мой? – спросил кюре.

– Мне больше нечего сказать, святой отец, – ответил Тео.

– Бог милосерд…

Тео поманил к себе служку. Когда тот подошел, кося от страха еще сильнее, Тео достал из кармана куртки, наброшенной на плечи мальчика, маленькую коробочку, вынул из нее белый камешек и сунул в рот.

«Скорее бы, что ли, – подумала Мадо. – Скорее бы его пристрелили, что ли».

Тео подошел к двери, уперся лбом в доску, замер.

Мадо сунула руку в карман, нащупала нож-выкидушку. От скамьи, на которой сидела Мадо, до двери было шагов пять-шесть. Два прыжка, удар ножом в спину, под левую лопатку, и делу конец. Плохо только, что в церкви каменный пол: Тео услышит стук костылей, а без костылей до него не добраться. Если бы он лег на скамью, Мадо без труда прикончила бы его. Он и пикнуть не успеет. Она умеет бегать на четвереньках, как кошка. Если бы только ей удалось оказаться рядом с ним…

– Тео! – позвала Мадо. – Иди сюда, Тео.

Он обернулся.

– Иди сюда, – повторила она. – Сядь рядом. Мне нужно тебе кое-что сказать. Это важно, Тео…

Он сел на скамью лицом к ней.

– Ближе, Тео, – прошептала Мадо.

– Что ты хочешь сказать, Мадо? – Взгляд Тео был суровым и отрешенным.

– Тео… – Рука Мадо по-прежнему сжимала в кармане нож. – Я люблю тебя, Тео.

Он молчал.

– Я люблю тебя, Тео, – снова сказала она, придвигаясь к нему. – Тео…

– Дай руку, Мадо.

Она протянула ему левую руку.

– Правую, Мадо.

Поколебавшись, она подчинилась его приказу.

– Поцелуй меня, Мадо, – глухо сказал он. – В губы.

Мадо растерялась. Она потянулась к нему губами, он вдруг обнял ее и с силой прижал к себе, его губы были горячи и влажны, губы Мадо приоткрылись, и в этот миг он втолкнул языком камешек ей в рот. Она вздрогнула, но он не отпускал ее.

– Это камень, – прошептал он. – Волшебный камень, Мадо. Держи его во рту, и он вберет в себя все зло, которое скопилось в тебе. Ты поняла, Мадо? Не расставайся с этим камнем!