Фрэнк Маккорт - Прах Анджелы

— Дома будешь сидеть, — грозит она. — И к мальчишкам на улицу не пойдешь.

Бабушка вручает мне жестяной судок с обедом и велит поторопиться, не глазеть по сторонам и не портить ботинки, пиная консервные банки по дороге. Билл Гэлвин ждет, что ему принесут горячий обед.

Из судка так вкусно пахнет вареным беконом, капустой и двумя большими молочно-белыми картофелинами. Билл ведь не заметит, если я съем полкартофелины, и бабушке жаловаться не станет — он вообще почти не разговаривает, только носом шмыгнет и все.

Да и вторую половинку лучше не оставлять, а то спросят, почему картошка не целая. И бекона можно чуть-чуть попробовать, и капусты, а если съесть и вторую картофелину, Билл просто решит, что картошки ему вовсе не послали.

И вот уже вторая картофелина тает у меня во рту, и я не могу удержаться, чтобы не попробовать еще кусочек капусты и еще ломтик бекона. Еда осталась только на донышке, Билл обязательно что-то заподозрит, так что лучше уж все доесть.

И что теперь делать? Бабушка меня убьет, мама год на улицу не выпустит. А Билл Гэлвин в известняке меня закопает. А скажу-ка я ему, что на меня напала собака и все съела, повезло еще, что и меня впридачу не сожрала.

— Да ну? — ухмыляется Билл Гэлвин. — А почему вон капуста на свитере? Тебя собака в благодарность за обед облизала? А ну, ступай домой и скажи бабушке, что ты слопал весь мой обед, а я тут умираю с голода.

— Да она ж меня убьет!

— Пусть сначала пришлет что-нибудь поесть, а потом убивает, а если ты сейчас же не пойдешь к ней, то я сам тебя убью и выброшу в карьер, так что матери даже оплакивать нечего будет.

— А чего судок обратно припер? — ворчит бабушка. — Он что, сам его принести не мог?

— Билл добавки просит.

— Какой такой добавки? У него что, дыра в пузе, Господи спаси?

— Говорит, что умирает с голоду там у себя в карьере.

— Ты что, издеваешься?

— Просит прислать ему еще какой-нибудь еды.

— Нет уж. Он свой обед получил.

— Нет, не получил.

— Как это не получил?

— Я его съел.

— Что-о?

— Я есть хотел и попробовал немножко, а потом еще немножко.

— Господи Иисусе и святые Мария с Иосифом!

Я получаю такую затрещину, что слезы на глазах выступают. Бабушка верещит как банши, мечется по кухне и вопит, что сейчас же отволочет меня к священнику, нет, к епископу, да к самому папе римскому бы отволокла, живи он рядом. Потом, грозя мне ножом, нарезает хлеб и делает бутерброды со студнем и вареной картошкой.

— На, неси, а если хотя бы крышку приоткроешь, я с тебя три шкуры спущу.

Конечно, бабушка тут же бежит к маме, и они постановляют, что за такой ужасный грех я должен буду две недели носить обед бесплатно. Судок мне велено приносить обратно, а значит, придется сидеть и смотреть, как Билл запихивает себе в рот еду, а он не из тех, кто хоть кусочком поделится.

И вот, каждый раз, когда я приношу судок обратно, бабушка заставляет меня вставать на колени перед статуэткой Святейшего Сердца и просить прощения, и все это из-за протестанта Билла Гэлвина.

— Умираю без сигарет, — жалуется мама. — И отец ваш тоже.

В доме может не быть чая и хлеба, но родители как-то ухитряются раздобыть пачку «Уайлд Вудбайн». Курят они по утрам и когда чай пьют. Нам-то они каждый день твердят, чтоб мы курить не смели, что легкие и глотку испортим и не вырастем больше, а сами сидят у огня и смолят одну сигарету за другой.

— Если хоть раз с сигаретой увижу, головы поотрываю, — грозит мама.

Они говорят, что от сигарет зубы гниют, и это чистая правда. У них у обоих зубы чернеют и выпадают один за другим. Папа говорит, что у него такие дупла в зубах, что воробьям гнезда вить можно. В больнице ему выдирают последние зубы, и он подает прошение о вставной челюсти. С новыми зубами он сверкает белозубой улыбкой, как какой-нибудь американец, а рассказывая нам истории про приведений вечерами, так выпячивает челюсть, что нижней губой почти достает до носа, и мы пугаемся до полусмерти. У мамы зубы такие плохие, что ей приходится идти в больницу Баррингтон и выдрать их все разом. Возвращается она домой, прижимая ко рту окровавленную тряпку, а потом всю ночь сидит у огня, потому что ложиться нельзя, а то кровью захлебнешься. Она обещает, что бросит курить насовсем, когда кровь перестанет идти, вот только еще одну сигаретку для успокоения. Она отправляет Мэйлахи в лавку к Кэтлин и велит спросить, можно ли взять в долг пять сигарет «Вудбайн», а в четверг будет пособие и она деньги отдаст. Если кто и может выпросить сигарет у Кэтлин, так это Мэйлахи. Он обаятельный малый, а меня посылать без толку: физиономия кислая и сам со странностями, как отец.

Когда десны у мамы заживают, она идет в больницу и ей дают вставную челюсть. Курить мама так и не бросила, хоть и обещала — вставной челюстью ей натирает десны, а от «Вудбайна» хоть не так сильно болит. Они с папой курят у огня, когда есть, чем его разжечь, и разговаривают, клацая зубами. Чтобы перестать, им приходится двигать челюстью взад-вперед, но от этого только хуже, и мама с папой на чем свет стоит ругают дантистов и тех, кто сделал эти челюсти в Дублине, и когда ругаются, тоже клацают зубами. Папа утверждает, что эти зубы сделали для дублинских богачей, а они им не подошли, поэтому их отдали беднякам Лимерика, которым все равно, потому что беднякам жевать все равно почти нечего и они рады хоть каким-то зубам. Если родители разговаривают слишком долго, то десны у них начинают болеть и вставную челюсть приходится вынимать. Потом они сидят у огня с обвисшими щеками. Перед сном челюсть надо оставлять на кухне, в банках с водой. Мэйлахи спрашивает, зачем, и папа объясняет, что зубы так моются.

— Нет, — говорит мама. — Нельзя с искусственными зубами спать, а то они вывалятся и можно подавиться насмерть.

Из-за этих-то зубов Мэйлахи вскоре увозят в больницу, а мне делают операцию. Как-то ночью Мэйлахи спрашивает меня шепотом, не хочу ли я пойти вниз и примерить челюсть?

Челюсть такая большая, что во рту не помещается, но Мэйлахи не сдается. Он запихивает папину челюсть себе в рот, а вытащить не может. У него теперь оскал, как у чудовища из фильма. Я смеюсь, но Мэйлахи не смешно — он тянет челюсть изо рта и мычит, а в глазах у него слезы. Чем больше он мычит, тем сильнее я смеюсь, пока папа не кричит сверху:

— Вы чего там делаете?

Мэйлахи убегает от меня наверх, и теперь уже папа с мамой смеются, но потом понимают, что Мэйлахи может задохнуться. Они по очереди пытаются вытащить челюсть у него изо рта, но Мэйлахи пугается и мычит еще громче.

— Придется в больницу идти, — говорит мама.

Папа говорит, что отведет его, а меня берет с собой, на случай если доктор будет спрашивать, как такое получилось — а кто старше, тот и зачинщик. Папа бежит по улицам с Мэйлахи на руках, я пытаюсь поспеть за ним. Мне жалко Мэйлахи. Он лежит у папы на плече и жалобно смотрит на меня, по щекам у него текут слезы, а во рту торчат папины зубы.