Владимир Данихнов - Тварь размером с колесо обозрения

Он заполняет бумагу, повторяя, что это хорошо, что мы сразу пришли сюда, что не делали химию, не облучали в диспансере по месту жительства; в нашем случае необходимо работать с неизмененным материалом. Профессор отдает мне заполненную бумагу, но прежде чем отпустить, рассказывает, как будет происходить операция. Мне сделают надрез тут и тут. Он показывает прямо на мне. Уберут все лишнее. Одновременно почистят шею слева. Это стандартная практика: даже если там пока ничего нет. Скорее всего, со временем придется поставить вместо убранной пораженной кости протез. Но об этом думать пока рано. Интересно, что профессор ни разу не произносит слово «опухоль». Или «рак». Просто надрезы, просто почистят. Это кажется очень легко и не так уж страшно.

— Спасибо, Павел Викторович, — говорим мы.

Мы выходим из кабинета Светицкого приободренные. В поликлинике нам действительно приходится побегать. Автомат выдает нам билетик на первичный прием. В первом окне регистратуры нам заводят историю. Потом дают номерок в десятый кабинет на втором этаже. Здесь предстоит выстоять очередь. К счастью, очередь не такая большая, как пугал нас профессор. Люди в очереди тихие. Но никто не плачет. Кое-кто даже шутит, смеется. Довольно много кавказцев. Яна говорит, что в наш онкоинститут ездят лечиться люди со всего юга страны. Наконец подходит моя очередь. Кабинет маленький, два стола. За одним сидит медсестра, за другим — доктор. Доктор, женщина небольшого роста, моего примерно возраста, расспрашивает меня о симптомах. Ее зовут Виктория Львовна. Вообще-то она оперирующий доктор, на этом месте обычно другой врач, но сейчас она отсутствует, а Виктория Львовна ее подменяет. Я отдаю ей бумажку, написанную Светицким. О, так вы были уже у Павла Викторовича, удивляется она. Очень хорошо. Она заставляет меня подняться. Щупает мне шейные лимфоузлы. Заглядывает в горло и в нос. Спрашивает про мой левый глаз: хорошо видите? Я говорю: хорошо. Она заполняет историю болезни. Я вижу, как она пишет: жалобы на боли. Это не совсем правда: никаких жалоб на боли у меня нет. Только вечно забитый нос и слезящийся глаз. Но я не возражаю. Впервые на бумаге появляется моя стадия: третья. Это пока предварительный диагноз, говорит Виктория Львовна. Теперь вот что вам нужно сделать.

Она объясняет.

В первую очередь нам надо переописать снимок КТ, который прежде описывали в ЦГБ. Мне его переописывают. Описание теперь совсем другое. В ЦГБ были полипы, здесь — опухоль решетчатой кости, прорастающая в орбиту глаза. Звучит неприятно. Потом мы несем переописывать стекла из областной больницы, где мне удаляли «полипы», в лабораторию. Та самая коробочка. Внутри — полоски стекла с клетками моей опухоли. В лаборатории за столом сидят мужчина и женщина в белых халатах. Женщина забирает у меня коробочку. Мужчина спрашивает: какой диагноз? Рак решетчатой кости, говорю я. Показываю неопределенно на нос, левую скулу: где-то тут. Плоская клетка? — спрашивает мужчина. Я вспоминаю, что у меня плоскоклеточный рак. Да, говорю я, плоская клетка. Чувствую себя в некотором роде профессионалом: я знаю о своем раке гораздо больше. Он понимающе кивает, продолжая сидеть за столом. Женщина тем временем уходит с моей коробочкой. Надо подождать результатов. Часа три, говорит мужчина. Пока есть время, мы с Яной идем делать УЗИ шеи и внутренних органов. Параллельно приходится заполнить договор и оплатить все услуги. Тут каждая услуга — платная. Но делается все очень быстро. Захожу в кабинет УЗИ. Здесь сумрачно. Все очень вежливы. Молодая девушка в белом халате говорит: снимайте, пожалуйста, рубашку. Вы купили в аптеке простынку? Я говорю: извините, не знал; давайте я сбегаю? Не надо, говорит девушка, там на подоконнике есть запасная, возьмите. Постелите себе под спину и ложитесь. Я послушно выполняю. Девушка мажет мне кожу гелем. Датчиком водит мне по шее слева. Громко произносит для другой девушки, которая сидит за компьютером в этом же кабинете: слева до ноль-семи. Потом проверяет справа, но уже не так тщательно. Справа ничего и не должно быть. Говорит: справа до ноль-четырех. Затем переходит к моим внутренним органам. Вроде бы ничего страшного не обнаруживает. Объясняет: слева в шее есть увеличенные лимфоузлы, но все они до одного сантиметра. Я спрашиваю: это хорошо? Она говорит: да. Подозрение на метастазы обычно после одного с копейками сантиметра. Я думаю: даже если что-то там и есть, все это почистят. Главное, внутренние органы не поражены. Небольшие проблемы с печенью. Ничего особенного, объясняет девушка, жирок отложился. Это звучит довольно мило: жирок. Девушка говорит: вытирайтесь и одевайтесь. Подождите в коридоре, результат будет через пять минут. Я выхожу. Яна спрашивает: ну как? Я говорю: вроде бы все в порядке. Яна говорит: ну слава богу. Через пять минут девушка выносит мне бумагу с результатами УЗИ-обследования. Отдает: выздоравливайте. Я говорю: спасибо. Еще мне надо сделать флюорограмму. Мы ищем, где ее делают. Находим кабинет, но он заперт. Из соседнего кабинета выглядывает медсестра: сейчас подойду. Через три минуты она появляется. Все как обычно: раздевайтесь до пояса, становитесь сюда. Подбородочек — выше. Вдохните воздух полной грудью. Замрите. Не дышите. Отлично. Дышите. Одевайтесь. Результат я по компьютеру отправлю в соседний кабинет, там вам его опишут.

— Меня позовут? — спрашиваю я.

— Позовут, — говорит медсестра.

Я выхожу из кабинета. Какое-то время мы ждем. В этом коридоре недалеко кабинет КТ. По коридору носится мальчишка, года четыре, абсолютно лысый. Он издает звуки движущегося автомобиля (др-др-др), медсестра строго грозит ему пальцем. С ним отец и мать; оба моложе меня. Очень тихие. Они заходят в кабинет КТ. Долго не появляются. Потом отец выходит с мальчишкой на руках. Ребенок спит после наркоза. Отец несет его как самое драгоценное, что существует на этом свете.

— Данихнов! — наконец зовут меня из кабинета.

Я захожу. Полная женщина в белом халате отдает мне описание флюорограммы. Маленькое черно-белое изображение моих легких прикреплено степлером к бумажке с описанием. Все в порядке: в легких метастазов не обнаружено. Я выхожу.

— Ну как? — спрашивает Яна.

Я показываю большой палец. Яна облегченно вздыхает. Смотрит время на телефоне.

— Давай купим воды и чего-нибудь поесть, — говорит она. — У нас полно времени: стекла еще переописывают.

Мы выходим на улицу. Теплый тихий денек. Качаются ветки на ветру: двор института тонет в зелени. Скамеечки. Много людей. Больные, родственники, друзья. Недалеко от входа на территорию онкоинститута стоит ларек, где продаются пирожки и вода. Небольшая очередь перед ним. Настроение у нас приподнятое. Я шучу, Яна смеется. Мы стоим в очереди: все как обычно. Как будто я снова обычный человек. Как будто не было того дня, когда я шел домой пешком и думал, что попал в чужой мир. Как будто я снова здесь, тут, со всеми. Снова человек. Еще ничего не случилось, но я уже вырвался из ада. Я спасен. Снова дома, на родной планете. Мы покупаем минеральную воду и пару пирожков. Идем в тень и едим. Воздух неподвижен. Голоса создают приятный фон: движение жизни вокруг. Все будет хорошо, говорит Яна, теперь я это чувствую. Мы доедаем пирожки, допиваем минералку. Идем в лабораторию. Нам отдают стекла и бумажку: переописанные результаты гистологии. В больнице, где меня чистили при помощи эндоскопа, стекла описали так: высокодифференцированный плоскоклеточный рак. Здесь те же стекла описали иначе: умеренно дифференцированный плоскоклеточный рак. Это хуже или лучше? — спрашивает Яна. Я пожимаю плечами: не знаю. Мы возвращаемся в десятый кабинет. Заходим внутрь с Яной вместе. Доктор объясняет, что нам следует сделать далее, чтобы подать документы на квоту. Каких врачей пройти. Какие анализы сдать. Беседа подходит к концу. Яна спрашивает: Виктория Львовна, а можно с вами поговорить? Я понимаю, в чем дело, и встаю: подожду на улице.