Владимир Данихнов - Тварь размером с колесо обозрения

У меня не опускалась температура ниже 37.2. Иногда поднималась до 38 и даже 39. Мне кололи антибиотики, противовоспалительные средства, но температура в норму не приходила. Видно было, что профессора Светицкого это тревожит. Он продолжал показываться на моих перевязках. Проверял марлевые салфетки, которыми закрывали пустую глазницу. На салфетках всякий раз за сутки накапливалась клейкая влага. На одну из перевязок в процедурный кабинет отделения опухолей головы и шеи вместе с профессором явился флегматичный плотный доктор лет сорока; он говорил спокойно, как будто совсем без эмоций. Как робот. Доктор был нейрохирург. Профессор позвал его на консультацию. Они вместе осмотрели орбиту моего глаза. Профессор показал нейрохирургу салфетку с жидкостью, что вытекла из орбиты. Нейрохирург кивнул. Ликворея? — спросил профессор. Видно было, что он переживает. Ликворея, — спокойно подтвердил нейрохирург. И добавил: ну ничего страшного. В нашей практике это постоянно случается; возможно, конечно, что и само прекратится. Профессор заметил: но ведь может и не прекратиться. Нейрохирург кивнул: может и не прекратиться. В таком случае надо снизить внутричерепное давление: поставим дренажик, подождем несколько дней, это в нашем случае обычное дело. Профессор покачал головой: но он же тогда не сможет вставать, с дренажиком, ему надо будет лежать. Нейрохирург пожал плечами: не сможет, пару недель не сможет. И в туалет ходить не сможет, и пить, и есть сам не сможет без помощи. Придется лежать.

Когда я это услышал, то в первую очередь подумал: теперь мы не уложимся в месяц. Не начнем вовремя облучение. Это было обидно. Еще я подумал, какой ад мне предстоит: две недели в постели без права вставать на ноги. Я вспомнил, как мучился в реанимации, когда мне надо было провести почти без движения всего одну ночь.

Профессор сказал: за ним нужен будет постоянный присмотр, а он лежит в общей палате. Надо будет выносить утку, кормить его и так далее. Не думаю, что в общей палате это возможно. Нейрохирург сказал: да, в общей это вряд ли возможно. Надо поместить его в отдельную палату. Но отдельная палата не бесплатная, сказал профессор. Не знаю, получится ли. И кроме того, за ним нужен будет уход.

Я сказал: Яна сможет за мной присматривать, если ей позволят ночевать в больнице.

Профессор Светицкий и нейрохирург переглянулись. Нейрохирург пожал плечами. Они еще немного обсудили этот вопрос. Потом нейрохирург ушел. Мы с профессором Светицким вышли из перевязочной; Яна поднялась с кресла в коридоре нам навстречу. Светицкий объяснил, что после операции у меня подсачивается ликвор: питательная жидкость, которая окружает головной мозг. Операция была серьезная, убрали пораженную кость, зачищали опухоль чуть ли не до самого мозга, и в результате возникло такое осложнение. Отсюда, видимо, и скачки температуры. Более того, сказал профессор, не хочу вас пугать, но есть ненулевой шанс заболеть менингитом. Поэтому, если ликворея не прекратится, придется сделать пункцию, чтоб снизить давление в черепе. Это неприятная процедура, которая может занять до двух недель; при этом Володе нельзя вставать с постели. Предстоит много бытовых неудобств. Потом он спросил: есть ли у вас возможность перебраться в платную одноместную палату?

Яна сказала: думаю, да. Главное, чтоб нашлось место.

Мы отправились в кабинет к старшей медсестре, и в тот же день я переехал в двухместную палату; к счастью, в тот сезон в отделении хватало свободных мест, и я оказался в палате один. Это была прекрасная палата: свой туалет, холодильник, свой столик и даже маленький телевизор, которым я, впрочем, не пользовался. Более того: палата не напоминала, собственно, больничную палату: это была небольшая, но уютная комната. И главное: свой кондиционер, прохлада после духоты совместного помещения. Помню, как на меня впервые после операции накатило счастье: тогда для счастья мне нужно было так мало. Мы с Яной поужинали, она уехала домой. Я остался в палате один: ни жары, ни металлического храпа человека без гортани, никого, только я в одиночестве в своей палате. Я поставил в холодильник сок, и через полчаса, когда он достаточно охладился, выпил его; это был превосходный холодный яблочный сок. Мне показалось, что я не пробовал в жизни напитка вкуснее. Я прилег на кровать: она показалась мне самой мягкой и удобной кроватью на свете. Я укрыл ноги одеялом: ноги согрелись. Голова удобно разместилась на подушке. Ничего не мешало. Я лежал в полной тишине и спокойствии. Тихо жужжал кондиционер. Мир и покой. Счастье. Я был здесь хозяин. Я был хозяин своего тела. Я повторял про себя: надо заживлять раны. Надо успеть заживить раны за месяц и начать облучение. Надо успеть и начать. Не нужен никакой дренаж: я должен заживить раны сам. Я повторял это недолго, потому что уснул. Это был крепкий сон. Я отлично выспался. Я не просыпался посреди ночи, не вставал, мне не надо было ходить по коридору, чтоб спастись от ужасных звуков, терзающих меня в общей палате, мне не приходилось заставлять себя спать — я спал спокойно, и ничто меня не тревожило. Я проснулся ровно ко времени процедур. Поднялся, переоделся, почистил зубы и пошел в процедурный кабинет. В процедурном кабинете мне померили температуру.

36.6.

Перемена была разительная: явное улучшение. На перевязке обнаружилось, что ликворея прекратилась. Тем не менее профессор послал нас с Яной на КТ, чтоб убедиться. В описании КТ предположили, что ликвор вытекал из удаленного зрительного нерва. Профессор, читая описание и разглядывая снимки, возмущался: сколько раз проводил резекцию зрительного нерва, такого не было и тут вдруг! Тем не менее было видно, что он успокоился. После переселения в отдельную палату я пошел на поправку; и наконец-то смог выспаться.

Примерно в то же время пришли результаты гистологии. Опухоль подтвердилась (в чем, впрочем, никто не сомневался): умеренно дифференцированный плоскоклеточный рак. В шее, несмотря на все опасения, опухолевых клеток не нашли — и это была для меня большая удача. А вот в глазное яблоко опухоль проникла, так что никаких сожалений по поводу потери глаза у нас с Яной не осталось.

В целом новости были скорее хорошие — для моей ситуации, конечно. Помню, как радовалась Яна. Помню, как она плакала и обнимала меня.

Я сейчас пишу и вспоминаю ее лицо: какая же она хорошая.

В подвале дельфинария пахло плесенью. Широкий коридор привел нас в большое помещение под главным бассейном. Мы медленно шагали мимо широких опор, прижимаясь к стене; бетонный ужас нависал в темноте над нашими головами. Скоро обнаружилось свободное пространство и прямоугольное отверстие в стене под потолком; внутрь светила луна. Это было то самое подвальное окно, в которое мы так и не решились пролезть три дня назад. Между двух опор стоял на боку большой деревянный ящик. Дима пнул его: ящик накренился, но устоял. Внутри ящик был пуст. Рома нашел среди обломков на полу настенные часы без стрелок. Сказал: это надо обязательно сфотографировать, поломанные часы символизируют застывшее время. Дима вытянул вверх руки и подпрыгнул: попытался уцепиться за край окошка. Рома расположил часы у стены и примеривался, как бы получше их снять, чтоб они еще более точно символизировали застывшее время. Я посветил ему фонариком. Подошел Дима. Я спросил: ну что, допрыгнул? Он посмотрел на меня: что? А, нет, слишком высоко. Вы что тут делаете? Я сказал: фотографируем часы. Рома опустил фотоаппарат: да ну их. Все это ерунда, тут нет времени. Я спросил: почему? Часы без стрелок в этом мертвом помещении: разве ты можешь такое пропустить? Это обязательно надо сфотографировать! Может, эта фотография выстрелит, и ты прославишься на весь мир. Рома снова поднял фотоаппарат: ты абсолютно прав, я чуть не сдался. Я сказал: так держать. Рома сказал: до-о. Я попросил Диму: посвети за меня на часы, хочу тут кое-что посмотреть. Дима сказал: хорошо. Я отошел в сторону, направив луч налобного фонаря на листок бумаги, торчавший из кирпичной крошки возле стены. Я наклонился и осторожно вытянул листок; на нем осталась ржавая царапина. Я встряхнул листок, избавляясь от кирпичной крошки. Это был детский рисунок: девочка-русалка на дне синего моря в окружении дельфинов-прислужников. Подписано: Жанна У., 1 «Б» класс. Я огляделся: возле входа в помещение на полу лежал еще один рисунок. Я услышал, как Рома говорит Диме: так, теперь поверни их немного сюда. Да не так. Дима спросил: так? Рома сказал: нет, не так. Да вот так же. Ладно, давай я сам.