Владимир Березин - Он говорит

Поскреби свежую краску, так под ней обнаружатся буквы древнего шрифта, стоит тебе выдвинуть нижний ящик комода, отгрести носки с трусами, как под истлевшими тряпками блеснёт медный бок старинной подзорной трубы.

У тебя труба подзорная в детстве была? А у меня вот была, от деда осталась.

Труба и книга Кампанеллы, „Город Солнца“ со старинным шрифтом издательства „Академия“.

Там как в учебнике астрологии — то хороший аспект Юпитера, то благоприятный Дом, то генитура, то афеты, твёрдые знаки в Зодиаке, эксцентрики, эпициклы и многое другое.

Но есть там и звучное, похожее на заклинание, слово альмукантарарат.

Это круг небесной сферы, дружок.

Круг, параллельный горизонту. Круг, все точки которого имеют одинаковое зенитное расстояние. Угловое расстояние от небесного солнца до светила, дополняет высоту светила до девяноста градусов и считается по дуге большого круга.

Морские путешествия особые — там надо чаще определять свою координату, а для этого — постоянно смотреть в небо.

А вот слово „маточка“ имеет множество значений — потому что корень его от жизни, её начала и продолжения, а навигация и есть управление жизнью. Верные координаты залог спасения этой жизни. И среди прочих значений у маточка — компаса.

У меня ещё старый компас есть. Ну, это я сам купил, в антикварном магазине на улице Марата. Старинный компас, компас поморский. Коробочка величиной со спичечный коробок, что висела у кормщика на поясе в специальном мешочке. В центре этой коробочки болталась картушка с параллельными намагниченными иглами. Была ещё раньше матка-ветромёт — диск в полметра, со стержнями по числу румбов. Восемь высоких — „ветры“, восемь средних — „межники“, а шестнадцать остальных были „малыми палками“. Слова-то какие, чуешь?

Днём это — солнечные часы, а ночью поморы ловили в прицел ветромёта Полярную звезду.

Матка образца одиннадцатого века была первым пеленгатором.

Это её помощью были картирована земля, покрытая холодным морем, справа от которой острова Новой Земли сдавливают пролив Маточкин шар.

Катятся загадочными шарами эти слова — всё потому что раньше путешествовали не бездельники, а рабочие люди. Не от скуки, а по делу.

Слова от них остались правильные.

Не дай Бог кому попробовать нас их лишить.

Трёх дней не проживёт.

А ты мне тут рассказываешь про скидки и каких-то, прости Господи, лоукостеров.

Я тебе про лобстеров, могу рассказать, да не хочу.

Нет, не надо никуда летать.

Кто не может жизнь понять на шести сотках, то её с твоими лоукостерами не поймёт, хоть каких десятиногих не ешь».

Он говорит: «Мужчины так устроены, что преувеличивают испытания, им выпавшие. Вот был у меня приятель, что считал всех баб своих за жён — и не в том дело, что вёл себя с ними, как с жёнами, а так, в воспоминаниях.

То есть у него выходило, что вот у него семьи были, а на деле — просто разврат и суетливое перепихивание. Мы-то думаем, что у него там жизненный опыт: любовь-морковь, пьяная свадьба с родственниками из Саратова, потом мучительное семейное строительство, поездка в Хургаду, ссоры и, наконец, развод. А у него только Хургада и стёртый из мобильного телефон этой бабы. Ну, так ведь это общее свойство памяти — свезли мальчика в туристический поход, а у него в памяти покорение Ермака Сибирью. Или там наоборот. Продавал человек в лихое время носки на рынке, а как подстарился, так ему кажется, что он инвестиционным фондом заведовал. А менты, которые с него за место трясли, уже кажутся частью криминальных войн с киллерами и взорванными мерседесами.

Да, собственно, я против, что ли?

Не против.

Каждому хочется, чтобы у него событий в жизни побольше было, когда старость подойдёт. Вот и превращается даже стыдная неприятность в античную трагедию. За неимением удач в ход идут неудачи. Гляньте люди, что со мной было, как я был отмечен судьбой.

Это всё называется — аберрация.

Знаешь, что такое аберрация?

Аберрация — это отклонение. У биологов такое есть понятие, есть у психиатров, ну и, конечно, у астрономов — я ведь всю жизнь в телескоп „Любитель-3“ глядел. Глядел я, глядел, и довольно быстро понял, что самая главная ошибка — это твоя уверенность. Как говорят „Своими глазами видел“ — да ничего ты не видел, а в действительности всё не так, как на самом деле. Даже свет по миру ходит криво, а уж человеческая память-то и подавно.

Вот нужна человеку радость от жизни, так он с чувством будет вспоминать, как его в подворотне били. Лицо его раскраснеется: вот уж били, так били, теперь-то не так бьют! А нужна гордость человеку, так он что-нибудь этакое выдумает в своём прошлом, что хоть стой, хоть падай.

Причём повторит три раза, и вот уже сам верит.

Мне так адвокат говорила: вы, говорит, повторите несколько раз у себя дома, что говорить будете, а в суде по накату пойдёт. И точно, по накату… Впрочем, это уже другая история».

Он говорит: «Вы тут про Гоголя говорили. Так это совершенно верно, что „Вий“ у нас был единственным фильмом ужасов, и фильмом очень хорошим. Но верно ещё то, что Гоголь описал всю нашу жизнь прежде Лескова. Лесков-то, конечно, гений, и сюжеты у него особые, но Гоголь описал не собственно сюжеты, не истории про чиновника или там учётные души, он описал саму интонацию нашей жизни.

Как-то меня послали на конференцию в соседний областной центр. И вот я шёл по берегу могучей сибирской реки. Вдоль реки раскинулся богатый губернский город, и прогуливался по набережной я не просто так, а вместе с тайным властителем этих мест.

Ему принадлежали баржи, пароходы и фабрики по обе стороны водной глади. Тайга шумела в отдалении, холопы выносили из неё соболя с куницей и прочую пушную рухлядь. Сквозь болота текли газ и нефть в своих стальных венах, и всему этому он был господин — маркиз сибирских полей и лесов.

Между разговорами о высоком, он указал мне на филармонию, которая здесь по совместительству являлась дворянским собранием.

Однажды в филармонии, среди красного плюша кресел и золотой лепнины, проходил конкурс красоты, на котором должна была победить любовница губернатора. Ну, нормальное дело — так проходят многие мероприятия в моём Отечестве. Проблема была только в том, что девушка, несмотря на юный возраст, была любвеобильна.

Она попробовала уже со всем городом. „Даже я как-то отметился“, — с некоторым смущением сказал мой конфидент. Одним словом, об этой особенности восемнадцатилетней претендентки знали все — кроме губернатора.

— А что же Лепорелло из службы безопасности? Что не подал знак? — спросил я.

На меня посмотрели как на больного.

— Видишь ли, у нас тут люди простые. У нас любят гармонию и спокойствие. Суетливых неприятных вопросов у нас не любят, оттого, что они вызывают суетливые неприятные ответы.