Маргер Заринь - Календарь капельмейстера Коциня

Каспар после долгих уговоров пообещал хранить вещи, но дать расписку категорически отказался. Он и сам не знает, что с ним будет, поэтому никакой ответственности взять на себя не может.

Господин Фреймут был страшно огорчен упрямством своего родственника, но, когда трубач в третий раз отверг предложение поставить свою подпись, пришлось смириться.

— Вот возьми, заплатишь за квартиру, — сказал дядя, вытаскивая из кармана пачку рейхсмарок. — По декабрь… Дальше думай сам, тогда уж наверняка будут другие деньги.

Под конец дядя сказал, что тетя Элла и Лотарик ушли ночевать к Шмитманам. Завтра спозаранку им всем надо быть в Андреевской гавани. Шмитманы тоже едут. Каспар должен зайти к ним попрощаться и заодно отнести туда еще два чемодана.

Каспар сделал все, что ему было велено, и лишь поздно вечером вернулся домой. Каково же было его удивление, когда, войдя в свою комнату, он обнаружил еще одну вещь: за время его отсутствия кто-то принес и положил на рояль красивую лакированную картинку: святую Марию с младенцем на руках. Там же была и записка: «Береги и храни! Когда вернусь, стребую! Старая Алма». А на дверях она мелом написала формулу:

Каспару никогда не приходило в голову, что старая Алма занимается химией.

На следующее утро Каспар, сам не свой от радости, ворвался в гардеробную Лианы и сообщил, что квартира дяди Фрица освободилась. Отныне он является ее единственным хозяином.

— Меблированные комнаты на всем готовом — любимая, единственная! — ликовал Каспар, поглаживая руку Лианы.

Но Лиана вела себя со странной уклончивостью. Спешка тут ни к чему, надо все как следует обдумать. Пока что будущее покрыто мраком неизвестности. Сегодня кое-что выяснится. Лиане предлагают ангажемент в солидном театре. На главные роли!

— Так это же еще лучше! — восхитился Каспар. — Теперь ты сможешь устроиться соответственно своему положению и таланту.

— Да! Да! Зейдак создает театр в Готенхафене и обещает, что там я смогу устроиться соответственно своему таланту.

— То есть как? В Готенхафене! Ты собираешься в Готенхафен?

— А почему бы и не собираться, раз они предлагают такие выгодные условия? И ты, дурачок, поедешь со мной! Ведь я обещала: земля и небо могут обрушиться, но мы с тобой будем вместе! Им там наверняка и какой-нибудь музыкант понадобится. Я скажу Зейдаку, что еду только при одном условии: если Каспар Коцинь будет меня сопровождать. Не так ли? Любимый, единственный!

Потрясенный Каспар, не сказав ни слова, ушел в оркестровую. С минуты на минуту должна была начаться репетиция, музыканты уже настраивали инструменты. А Каспар стоял, прислонившись к колонне, и пытался разобраться в сумбуре, царившем у него в голове.

«Ведь это же катастрофа! От меня требуют капитуляции, самоотрицания. Чтобы сохранить Лиану, я обязан превратиться в труса. А если у меня еще осталось какое-то уважение к себе, то единственный выход — отказаться от Лианы. Надо решать, как мне быть. Нет! Пусть теперь решает она! Ведь ради сомнительной карьеры Лиана не унизит нашу любовь, единственную, вечную».

— Минутку, маэстро! — окликнул Каспар капельмейстера, уже поднявшего своими трясущимися пальцами дирижерскую палочку, и выскочил из оркестровой ямы — музыканты только рты раскрыли. Каспар мчался вниз, в актерскую гардеробную. К счастью, Лиана еще была там и собирала свои пудреницы.

— Если ты едешь, то между нами все кончено! — кричал Каспар. — Я не дурачок, которого ты можешь водить за нос. За неделю все обдумай и скажи о своем решении, глядя мне прямо в глаза, чтобы я хоть раз мог быть уверен, что ты не притворяешься и не лжешь!

Лиана заплакала, но Каспар хлопнул дверью и убежал. Папаша Бютнер заметил Каспару, когда тот появился в оркестре, что некрасиво так поступать: если дирижерская палочка поднята, то музыкант не имеет права даже пошевелиться, это железная дисциплина, введенная небезызвестным господином Вагнером, когда тот работал в Риге капельмейстером.

Отчитав Каспара и поведав музыкантам некоторые детали биографии Рихарда Вагнера, Бютнер наконец приступил к делу.

— Раскроем полуночную мессу из последнего акта «Марии Стюарт». Номер 19, четыре такта сверху. Adagio lamentoso. Все нашли? В таком случае прошу: два, три — и…

Во время репетиции Каспар чувствовал себя весьма скверно. Какую кашу он опять заварил! Зачем кричал, разорялся? Лиана плакала. И таким получилось их расставание?

Месса звучала как отчаянная грегорианская молитва, один бог знает, из какого архива Бютнер ее вытащил. Миксолодический лад терзал сердце. Лиана плакала. Это рождало надежду, что она еще, быть может, передумает. Месса из последнего акта «Марии Стюарт». Как молитва. Каспар считает такты, мрачно надувает щеки, потом снова считает:

— Святая Мария с младенцем, ты, что находишься в моей комнате! — три, четыре. Сделай так, чтобы она передумала и не уехала, — два, три…

* Из достоверных источников нам сообщили, что в Риге, в окрестностях Павловской церкви, два дня назад в пятиэтажном доме фабриканта Скултана забаррикадировались партизаны. Произошла схватка, в которой было убито более десяти человек из охранной полиции. Партизаны сбежали. Видимо, начнутся систематические обыски во всех рижских домах.

* Транспортные рабочие взорвали склад боеприпасов в Дрейлини. Уничтожены художественные ценности на несколько миллионов рейхсмарок. Ведется расследование.

* С 20 июля немцам из рейха и другим путешествующим удостоверения EL — об отсутствии вшей, необходимые для выезда в Германию, опять выдаются во всех полицейских участках.

…Старый Бютнер отказался от должности капельмейстера. На свое место он рекомендовал трубача Каспара Коциня. Эта весть облетела весь театр, и вскоре выяснилось, что она является чистейшей правдой. Старый капельмейстер попросил собраться всех музыкантов. Он хочет проститься с ними. Все честь честью: он был для оркестра настоящим отцом, никогда не упрекал ни за нечистый тон, ни за ошибку в ключе, только очень любил порядок, так что музыканты даже прозвали его папашей Бютнером. Папаша Бютнер, пожалуй, и не очень бы спешил, не подзуживай его жена Надежда Сергеевна: надо уезжать! Надо уезжать! Это последняя возможность! Бютнер не привык возражать жене, он знал тяжелую руку Надежды. В этом историческом здании капельмейстер проработал пятьдесят лет. Он начинал, когда театр еще назывался просто Новус («Аполло», — добавил Даугавиетис). Каких только бурь и революций не пережил старый, добрый Новус. Но лишь только начинались мятежи, Бютнер на некоторое время исчезал. На год, на полгода. Когда же наступало успокоение, Бютнер как штык оказывался на своем месте. Капельмейстер был подлинно мирным человеком, поэтому у них с Даугавиетисом никакой дружбы не получалось. Даугавиетис ценил Бютнера примерно так же, как ценят старую мебель, которую не выбрасывают на свалку из уважения к дедам и прадедам. Оттого-то внутренне Даугавиетис весьма обрадовался этому шагу Бютнера. Он уже давно собирался передать музыкальную часть Каспару, потому что трубач был точь-в-точь таким же авантюристом, как и сам Даугавиетис.