Пьеретт Флетьо - Несовершенные любовники

Я переходил на их широкую кровать, и наши тела сплетались в один большой клубок. Мы молча передавали друг друг у косячки, влажные от общей слюны, и так лежали, укутанные легким облачком дыма, будто впавшие в кому, растворившись в тумане, путешествуя во времени и пространстве, — никакой эрекции, никакого секса, облачко дыма превращало нас в единое целое, нечто мягкое, едва осязаемое, погруженное в полный покой.

Обо всем этом адвокаты противоборствующих сторон — Бернара Дефонтена и матери Анны — узнали из нашего дневника, превратив самые нежные моменты нашей дружбы в какую-то грязь, хотя это редко случалось, что мы курили в кровати, а Лео и Камилла лежали обнаженными, потому что им было то ли лень одеваться, то ли хотелось подразнить меня, но подразнить по-доброму, хотя, согласен, понять это трудно, в любом случае, я оставался одетым, поскольку ни мой характер, ни мое воспитание не позволяли мне прогуливаться голышом. В доме моей матери подобное вообразить было невозможно.

В нашем крохотном домишке царили другие порядки: мы задергивали занавеску в ванной, плотно завязывали халаты по утрам и нарочито громко предупреждали о том, что собирались зайти друг к другу в комнату. Мы даже значения этому не придавали, все происходило само собой, однако у Дефонтенов-родителей, насколько я понял, всё было не так. Они привыкли проводить время на пляжах, в клубах, частных бассейнах. «Я что, по-вашему, отсталый, раз не раздеваюсь?» — недовольно бросал я близнецам. «Ты не понимаешь, мы это делаем не нарочно, а просто не обращаем друг на друга внимания, вот и все». Но я все равно беспокоился и невольно представлял свою мать на пляже, на берегу пруда. У нее была большая тяжелая грудь, и она всегда поворачивалась ко мне спиной, чтобы снять лифчик, а я всегда отводил взгляд. Нет, моя мать не могла бы выставлять свою грудь, а вот Бернар Дефонтен и его супруга регулярно посещали фитнес-клубы, и у них даже был личный тренер. Я видел на фотографиях, которые показывали мне близнецы, их отца, загорелого, с великолепно очерченными мускулами, и их мать, тоже загорелую, но, возможно, слишком крупную женщину. Они действительно выглядели богатыми людьми, уверенно чувствующими себя в любой ситуации. На фотографиях они всегда смеялись. «Прикольно, да?» — словно говорили они. Ван Брекер-Дефонтены находили свое предназначение в том, чтобы радоваться жизни, а те, кто не разделял их мнения, считались занудами, которых деликатно, но решительно выставляли вон из их общества.

У старших детей Ван Брекеров лица были более напряженные, они меньше улыбались на фотографиях, сделанных во время каникул, праздников или торжественных приемов. «Они слишком серьезно себя воспринимают, вот и не смеются», — говорили близнецы. «Им что, скучно жить?» — продолжал допытываться я, втайне надеясь обнаружить в этой семье какой-нибудь изъян, который позволил бы близнецам выскользнуть из семейных уз и войти в мой круг. Мне было бы приятно узнать, что у них тоже случаются семейные ссоры и скандалы, но близнецы отчаянно защищали старших братьев и сестру, несмотря на то, что большого интереса к ним не проявляли. Троим старшим Ван Брекерам богатство, судя но всему, не очень-то облегчало жизнь, так как у их отца были завышенные по отношению к ним требования. «Какого отца, Бернара?» — «Да нет же, их родного отца!» — восклицали близнецы. «А я думал, что он умер», — растерянно бормотал я. «Он не умер, а просто развелся», — терпеливо объясняли близнецы, и мне приходилось еще больше расширять их семейный круг, в который входил, оказывается, и этот здравствующий мужчина, который тоже снова женился и у которого были еще дети. «И вы их знаете?» — спрашивал я с надеждой в голосе услышать ответ: «Да ты что, конечно, нет!», но они только смеялись. «Разумеется, мы знакомы и иногда проводим каникулы у них в Австрии». У меня волосы дыбом вставали на голове, когда я пытался представить себе бесконечно расширяющийся мир, в котором жили близнецы. И те три года, которые мы провели вместе, три неполных года, прерываемых долгими годами разлуки, казались ничтожными эпизодами в нашей жизни.

«А с вашим отцом, то есть Бернаром, они общаются?» Близнецы бросили на меня удивленный взгляд. «Они хорошо ладят, он умеет их рассмешить». Дальнейшие расспросы на эту тему ни к чему не приводили, моя настойчивость лишь вгоняла их в смущение.

Помню, моя мать однажды заявила: «Не верь всему, о чем болтают близнецы. Не так уж и ладно в их семейке, судя но тому, что я узнала от их бабушки. Старшим детям Ван Брекеров не позавидуешь: с одной стороны — родной отец, у которого насчет них амбициозные планы, и с ним, насколько я знаю, не поспоришь, с другой — Бернар, но с ним им тоже не легче. Единственное отличие, что Бернар настолько талантлив, настолько умен, что играючи добивается своего и считает, что и окружающие должны вести себя так же». В общем, детям Ван Брекеров нужно было быть лучшими во всем, чтобы удовлетворить родного отца, проявлять жизнерадостность и оптимизм, чтобы удовлетворить приемного, и, вдобавок, сопровождать свою мамочку на многочисленные светские тусовки, где им приходилось приветствовать всех знакомых, любезничать и улыбаться. «Ну, а близнецы?» — допытывался я у матери. «Ох, с близнецами все по-другому», — задумчиво произносила она. «Как это, по-другому?» Но она не знала, что ответить. Близнецы жили отдельной жизнью, вот и все.

Я думал, что семья была для них тем миром, в который они не хотели никого впускать, даже меня. Я полагал, что был для них всего лишь случайным приятелем, маленьким соседом, которого им навязали бабушка с дедушкой, о котором вспоминаешь только тогда, когда выходишь из поезда, и который нужен лишь для того, чтобы скрасить долгие каникулы в провинции. Правда, они мне писали, делая это, как всегда, по-своему: сначала они присылали открытки, на которых стояли лишь их подписи, позже, через Интернет, Лео посылал свои рисунки, а Камилла фотографии тех мест, где они пребывали. Все это откладывалось у меня где-то в дальних уголках сознания, как-то само по себе, я им почти никогда не отвечал, возможно, потому что мне приходилось ходить к Полю, чтобы проверить электронную почту. В то время нам уже исполнилось по шестнадцать. Поль зарегистрировал на мое имя в своем компьютере электронный адрес, приказав мне выбрать пароль и держать его в секрете. «Пароль — это очень личное», — сказал он. Но я хотел, чтобы он знал мой пароль, а он в ответ: «Нет, так не пойдет, не хочу, чтобы ты звонил мне каждые пять минут и интересовался, что же тебе написала Камилла». — «Камилла?» — переспросил я, сбитый с толку и слегка растерянный. «Ну да, Камилла», — затем, секунду помолчав, добавил: «Или Лео… иногда я даже не знаю». — «Что ты хочешь этим сказать?» — спросил я, а он, смутившись, пробормотал: «Не знаю, Раф, временами я спрашиваю себя…»