Пьеретт Флетьо - Несовершенные любовники

Ведь Ахилл был, в сущности, таким же простым парнем, как и мы, набивал я цену себе и всей нашей компании, стоя под обжигающими струями душа; да, он был таким же парнем, как и мы, с телом культуриста, находящимся в центре интриг, которые плели вокруг него женщины, корешки, взрослые, и у него наверняка бывало гадкое настроение, сдавали нервы, наверняка его посещало отчаяние, когда он томился днями и ночами под крепостными стенами Трои. О войне с Троей нам читали лекции в университете, и когда я присутствовал на занятиях, меня не покидало чувство обиды и сожаления. Почему о нас, молодых воинах, сражающихся за знания в университете и за место в вагоне метро, никто не слагает мифов? Да, среди наших преподавателей есть много Агамемнонов, но — какая жалость, какая несправедливость! — нет даже тени Гомера, чтобы воспеть наши подвиги.

Я был самым высоким в группе и теперь, пока мои приятели раздевались, чтобы пойти в душ, мог хорошо их рассмотреть. Нерегулярное питание, напряженные спортивные тренировки, постоянная беготня и бессонные ночи незаметно изменили мою фигуру. «Слушай, старина, ты, может, и не идеально сложен, но в чертовски отличной форме!» — бросил мне дантист, славный парень, всегда готовый восторгаться успехами других. Остальные ребята оправдывали недостатки своих фигур работой, служебными обязанностями, из-за которых им приходилось переедать и выпивать лишнее. «Так он же студент!» — возразил менеджер из телефонной компании, мучавшийся по поводу своего животика.

Я наслаждался душем, с почтением намыливая свой член, длинный и тяжелый, который слегка приподнимался под тугими струями воды, словно отдавая мне честь, и почти забыл о Поле и Анне, обо всех сообщениях, присланных мне на мобильник. Я думал о себе, обо всех женских прелестях, которые созерцал и которым подчинялся, я думал о Камилле и о том, что недостаточно любил себя, что должен любить себя сильнее, чтобы она полюбила меня. Она видела мой член, и я видел все ее прелести, мы видели друг друга голыми десятки раз, и я говорил себе, что больше не буду ее приятелем, простым наблюдателем и защитником, другом детства, выдуманным братиком, третьим близнецом, всё, с этим покончено. Я вышел последним из раздевалки и только тогда вспомнил о старом друге и девушке со ступенек.

Они сидели в кафе напротив клуба, точнее говоря, Поль уже стоял, собираясь уходить, а его кейс лежал открытым на столе. Через окно я видел, как он вытаскивает мобильник, что-то говорит, но, по всей видимости, в пустоту голосового ящика (моего, разумеется). Когда он закрыл кейс, Анна тоже встала, а я бросился, сам не зная почему, за грузовичок, припаркованный у кафе. Они вернулись в клуб, чтобы проверить, там ли я, затем снова вышли на улицу, и Поль еще долго внимательно смотрел по сторонам.

Он повернулся к Анне, чтобы, я был уверен, попрощаться, но что-то произошло, так как они вместе пошли по улице. Анна, казалось, не шла, а летела, привязанная к нему невидимой ниточкой. Анна, моя маленькая Анна, настолько легкая, что малейший порыв ветра мог унести ее, а она была готова ухватиться за первую подставленную руку и, не раздумывая, полететь рядом. Не бойся, моя маленькая Анна, Поль не грубый мужлан, он — мой друг и не причинит тебе ничего плохого. Я смотрел, как они удаляются, не понимая, куда же они идут, хотя мне нужно было побежать за ними вдогонку и остановить их. Поль еще раз оглянулся в последний раз, в мою, как мне показалось, сторону, — пуз-пуз-пуз, я клянусь, Паоло, — и нервный безумный хохот вырвался у меня из горла.

Я вернулся к своему дому, но меня там никто не ждал, и я стал просматривать сообщения. Паола требовала назад свой конспект и подробно рассказывала о фильме, на который ей хотелось бы сходить со мной, все остальные были на одну и ту же тему: старики Дефонтены тоже «выбрались» в Париж на сельскохозяйственную выставку, они собирались поужинать с Лео и Камиллой и назначали встречу в ресторане на Эйфелевой башне. «Будет здорово, если ты придешь, Дефонтены очень хотели с тобой поговорить», — сообщала моя мать. «Где ты пропал?» — спрашивали Лео с Камиллой. Хотя ужин на Эйфелевой башне был, по-видимому, в самом разгаре, Камилла писала: «Звонил Поль, встречаемся у нас в студии после ужина». И еще было сообщение от Поля: «Рафаэль?» Только мое имя и знак вопроса — знак озабоченности, полной братского участия. Я чувствовал себя измотанным и опустошенным, мне нужно было собраться с мыслями, заглянуть в себя.

Время, время моего тела и разума, словно приклеенное ко мне, медленно разворачивалось. Я разделся догола и долго изучал себя в зеркале хозяйского шкафа, поворачиваясь в разные стороны, чтобы лучше рассмотреть свое тело, затем сделал несколько гимнастических упражнений и приступил к методичной мастурбации, после чего все закрыл, ну, как захлопывают ящик, то есть снова оделся и занялся ничегонеделанием, позволяя времени моей жизни творить свое дело внутри этого ящика, в то время как мой успокоившийся разум решил ни во что не вмешиваться.

Я хотел бы, чтобы меня накормили через трубочку, но при этом я продолжал бы лежать и никого не видел бы. Увы, телепатия не всегда приносит ожидаемый результат, так как в дверь постучалась моя хозяйка. В руках у нее была небольшая кастрюлька. «Представляете, господин Рафаэль, у меня получился замечательный кус-кус», — произнесла она восторженным тоном, сама пораженная своим кулинарным подвигом, потому что обычно готовила только рыбу, и я хорошо изучил запах трески с капустой. «Спасибо, госпожа Мария», — вежливо ответил я, согласный принять кастрюльку, но только не повариху. «Вы, случайно, не заболели?» — с обеспокоенным видом спросила она. «Вовсе нет, — заверил я, — обещаю вам, что все съем». Она еще немного поболтала и в конце заключила: «Время знает, что делает». Я убежденно подтвердил: «Да, знает», — у нас было полное согласие по данному пункту с госпожой Марией.

Я испытывал теплые чувства к этой маленькой аккуратной женщине, постоянно носившей белые блузки и темно-синие юбки. Она была португалкой, и после долгих лет работы «на других» они с мужем смогли удачно купить в районе Мэри де Лила трехкомнатную квартирку, в которой одну из комнат с отдельным входом оставили для дочери, а когда та вышла замуж, стали сдавать. Они впервые сдавали квартиру, а я впервые снимал жилье, и у нас был, так называемый, медовой месяц. Каждый раз, когда я отдавал им деньги за комнату, они испытывали неловкость, словно это было каким-то недоразумением, мне, кстати, тоже было неловко, потому что я знал, что плачу очень мало, а им казалось, что они берут слишком много. Эту комнату нашла мне моя мать с помощью своих связей в мэрии. Госпоже Марии было известно, что моя мать тоже когда-то работала «на других», и, вероятно, по этой причине или какой-то другой, но она вела себя очень тактично со мной, а я платил ей тем же.