Эрне Урбан - Утренняя заря

Управляющий предпочел укрыться в соборе. Туда Янош не пошел. Он лишь бросил ему вслед кнут и громко крикнул:

— Ори, мерзавец, сколько хочешь! И заявлять можешь куда хочешь! Я не пожалею, даже если меня за тебя вздернут!

Вспоминая тот давнишний случай, подполковник Холло вдруг вздрогнул, кровь прилила к голове. «Ай-ай… — подумал он, — а ведь горя жаждой мщения, я в свое время произнес чуть ли не те же самые слова, что и Шаранг. Но тогда я сразу же почувствовал облегчение и больше уже не пытался мстить, что, собственно, и спасло меня от виселицы. Но что удержит Шаранга от совершения нового безумного шага? Обманутые в любви порой настолько теряют рассудок, что в порыве гнева могут совершить даже убийство. И на кого, спрашивается, обрушит свои удары буря? На совсем молодого парнишку! Тихого, доброго, который до сих пор не оскорбил никого из своих товарищей не только пощечиной, но и грубым словом. Можно только представить себе, какие муки перенес Шаранг, как был ослеплен ненавистью и отчаянием, если он, взявшись за рычаги танка, направил его не в ту сторону!»

Подполковнику стало так жаль парня, что он встал и, накинув на плечи шинель, направился, освещаемый слабым светом ущербного месяца, в санчасть.

Ветер тем временем разыгрался с новой силой. Он остервенело крутил сухие дубовые листья, которые, шелестя, то катились по земле, то взмывали вверх.

В палатке, отведенной под санчасть, горела затемненная лампочка. Дежурил в ту ночь доктор Каба, офицер запаса. Услышав шаги, он вскочил с табурета и хотел было доложить подполковнику, но тот остановил его:

— Не надо, Каба. — Холло осмотрелся: только одна кровать была занята. — Я к больному. Как он себя чувствует?

— Шаранг? — Каба оглянулся на кровать, на которой лежал солдат. — Ничего, но не более того. То задыхается, то зубами скрежещет. Могу я вас спросить, товарищ подполковник, как он попал сюда?

— Разве сержант Богар не сказал вам об этом?

— Нет. Вернее, он сказал, что… тот психанул и что за ним следует хорошенько смотреть. Я ему ответил, что и без него знаю это. Больше сержант ничего не сказал и ушел, а я принял Шаранга и уложил его в постель.

— Лекарства вы ему не давали?

— Попытался было, но он не пожелал принять ни успокоительного, ни снотворного.

— Что он сорвался, это верно, — вымолвил Холло. — А вот почему, вы меня пока об этом не спрашивайте, Каба… Я с ним могу поговорить?

— Попробуйте. Может, вам он и будет отвечать, мне же он ни на один вопрос так и не ответил, словно меня и нет здесь вовсе.

Холло кивнул в знак согласия и подошел к кровати Шаранга. Тот лежал под одеялом прямо в обмундировании. Волосы его были всклокочены, щеки ввалились. Правда, он снял сапоги и расстегнул крючки на воротнике френча.

— Шаранг, сынок, — тихо позвал подполковник, опускаясь на койку, стоявшую рядом. — Ты слышишь меня? Ответь мне…

Шаранг лежал с закрытыми глазами. Он все слышал и понимал, но настолько ушел в себя, настолько обессилел, что был не в состоянии даже открыть глаза, чтобы показать этим, что слышит. Фантазия его рисовала самые невероятные картины. Словно в калейдоскопе перед ним пронеслись эпизоды, о которых Рике писала в письме к Видо. Более того, он даже слышал глубокий, грудной, слегка хрипловатый голос жены. Она произносила фразы, которые как бы сопровождали видения, которые мелькали в его возбужденном мозгу.

Это был какой-то страшный, бесконечный фильм. Иногда отдельные кадры как-то бледнели, стирались, но и тогда вместо облегчения Шаранга охватывал ужас…

Шаранг надеялся, что подполковник Холло, не получив ответа, встанет и уйдет. Но подполковник не уходил. Вот он наклонился к солдату и, положив свою руку ему на запястье, сказал:

— Я хочу поговорить с вами о вашей жене… Можете вспомнить ее первый приезд к вам?

Шаранг слышал вопрос, но спазма так сжала горло, что он смог лишь прохрипеть что-то невнятное.

Холло воспринял это как добрый знак и, сжав запястье солдата, продолжал:

— Спокойно только… Видо тоже там был. Он как раз дежурил на КПП. Он утверждает, что ваша жена ему прямо-таки с первого взгляда понравилась… Когда это было? После свадьбы или до нее? Попытайтесь вспомнить это.

После того как Холло произнес это спокойно и тихо, Шаранга бросило в дрожь, затем он встрепенулся и напрягся, как струна, потом вдруг сжался, словно в нем и не было костей, и тихо прохрипел:

— Скотина! Скотина он после этого! Мама… Мама… милая мама!

Вырвав свою руку из руки подполковника и перевернувшись на живот, Шаранг уткнулся лицом в подушку и горько разрыдался, как рыдают маленькие ребятишки, когда мать отхлопает их.

Подполковник Холло сочувственно посмотрел на плачущего, а затем обратился к доктору со словами:

— Помогите ему, а то ведь так и сердце может не выдержать.

Коренастый доктор Каба с лицом, похожим на свежую булочку, улыбнулся:

— Напротив, ему сейчас легче станет… Так бывает, уверяю вас. Когда после тяжелой душевной встряски наступает полная апатия, лучше всего, если больной как следует выплачется. Но укольчик я ему все же сделаю.

— А когда с ним можно будет разговаривать? Когда он будет в силах говорить?

— Уже завтра утром. Все будет нормально. Я ему сейчас сделаю укол, и он спокойно проспит часов восемь, товарищ подполковник.

— Хорошо, — кивнул подполковник. — Но только не расспрашивайте его ни о чем. И… не пускайте к нему никаких посетителей.

— Слушаюсь, товарищ подполковник.

Дойдя до выхода из палатки, Холло обернулся и бросил взгляд на Шаранга. Тот все еще рыдал, пряча лицо в солдатской подушке, и можно было подумать, что он прячет его в коленях матери.

И вот настал тот самый день, когда Рике совершенно неожиданно для Шаранга приехала к нему в часть…

Он сидел в столовой спиной к двери и с неприязнью ковырял вилкой в тарелке. Рядом с ним, за одним столом, с аппетитом уписывали за обе щеки свинину с капустным гарниром его товарищи. Невольно Шаранг вспомнил, как он по нескольку раз в день в наказание за какой-нибудь проступок выносил помои свиньям, которых держали в подсобном хозяйстве части и из которых потом, когда их забивали, делали кровяные и обыкновенные, начиненные мясом колбасы или же приготовляли вот такое жаркое. Крестьянские парни обычно не брезгуют такой работой. Но Шаранг с самого рождения испытывал отвращение к различным неприятным запахам, поэтому его всегда подташнивало и у него сильно кружилась голова, когда он нес ведро с помоями в свинарник.

Шаранг после этого чувствовал отвращение не только к пище, но и к самому себе. Он подолгу тщательно мыл руки, смывая с них грязь и пушечное сало. А когда ему приходилось копаться в моторе танка, то по сигналу трубы, которая звала солдат на обед, он начинал тереть руки не только мылом, но и песком, чтобы очистить липкую грязь.