Эрне Урбан - Утренняя заря

— А какая у вас специальность?

— Слесарь я. Образование получил. Я это не для того вам говорю, чтобы похвастаться. Но не скрою, когда меня в армию призывали, у меня на сберкнижке, товарищ лейтенант, двадцать тысяч форинтов лежало.

Татаи слушал и понимающе кивал головой, думая о том, что сержант Богар по праву может гордиться своим трудолюбием. У самого лейтенанта детство тоже было далеко не легким: в семье было шестеро ребятишек, а кормилец — один отец-инвалид. Правда, Татаи опекала не бригада, ему помогали преподаватели и курсанты военного училища, в которое он поступил, и с тех пор он развивался и физически и духовно, ни в чем не нуждаясь. Быть может, именно поэтому он не так строго осудил поведение Видо, хотя привычка ефрейтора выпрашивать у жены деньги, естественно, не понравилась Татаи.

— И все-таки кое-что у меня никак не укладывается в голове, — вслух выразил офицер свои мысли. — Ладно, Видо склонен к озорству, как вы выразились, и довольно крупному, но ведь нельзя же сказать, что он человек окончательно испорченный?.. Ну а случается, что он промахи допускает, совершает ошибки?

— Один раз он погорел.

— Все-таки было?! — воскликнул Татаи. — Когда же это было?

— Осенью прошлого года, когда новобранцы принимали военную присягу, — улыбнулся Богар. — Правда, он и тогда не то чтобы напился…

— Так что же все-таки тогда было?

— Он вернулся из увольнения мокрым до нитки.

— Что с ним случилось?

— Возвращался он с какой-то встречи и там вроде бы поспорил с кем-то, что обойдет по железной ограде вокруг всего озера. И проиграл: то ли его кто толкнул, то ли у него голова закружилась, как бы там ни было, а только в воду он свалился — вода с него ручьями текла.

— Я что-то не помню этот случай… — Лейтенант Татаи покачал головой.

— Вы и не можете помнить его, товарищ лейтенант: вас тогда куда-то в командировку направили на несколько дней. У Видо же все было в порядке, только обмундирование мокрое. Правда, его временно лишили постоянного пропуска, по которому он мог в любое время выходить из расположения части.

Следует добавить, что Видо лишился «временно» не только постоянного пропуска, но и веры в самого себя. Убедившись в том, что новыми порциями джина ему все равно не удастся подчинить Рике своей воле, он решил прекратить ухаживания, тем более что время не стояло на месте. Мысленно он начал оправдывать себя, убеждать в том, что холодные женщины никогда не нравились ему и что все это знакомство, собственно, завязалось только потому, что он не мог не оказать рыцарскую услугу жене товарища.

Рике же он объяснил, что гостиница у них очень маленькая и желающие поселиться в ней заранее бронируют себе места, а странствующие коммивояжеры обычно в таких случаях не скупятся на чаевые, однако у него, Видо, есть здесь хорошая знакомая Гизике, можно сказать, хозяйка гостиницы, которая ему ни в чем не откажет, так что Рике может не беспокоиться, что останется без крова над головой, — ценою одного «очень действенного средства» она получит превосходный номер.

Слушая слова, которые ей говорил Видо и которым она нисколько не верила, Рике только посмеивалась и тихонько напевала себе под нос модную в те дни песенку. Однако она не стала протестовать против того, чтобы Видо проводил ее до гостиницы и даже не выдернула руки, когда он по-мужски крепко взял ее под руку, как только они вышли из кафе.

У Видо от этой близости голова пошла кругом, а когда они оказались под аркой ворот гостиницы, он решил от ведения дамы под ручку перейти к более интимному приему.

Однако едва горячая рука Видо коснулась ее груди, Рике мгновенно вырвалась из объятий и с быстротой молнии сняла с одной ноги туфельку на модной тогда шпильке.

— Назад! — приказала она, замахнувшись туфелькой. — Не смей до меня дотрагиваться! Ты мне противен.

Видо отступил, но решил сострить:

— Это хороший знак — ледышка начинает таять. Только равнодушие рядится в траур. Прошу! — проговорил он, распахивая створку железных кованых ворот. — Насилие исключено, верная, красивая супруга.

Когда они вошли в холл, погруженный в полумрак, то первое, что им бросилось в глаза, были трое мужчин, дремавшие в глубоких креслах. Электрический свет горел только над стойкой администратора, освещая толстую, неряшливо одетую женщину лет сорока, которая что-то вязала.

Это и была та самая Гизике, которую Видо называл хозяйкой гостиницы. Она исполняла обязанности администратора, директора и горничной одновременно.

Когда Рике поздоровалась с ней, она даже не взглянула на нее, однако, увидев Видо, сразу же встала и расцвела, но, как только сообразила, что эти двое пришли вместе, мгновенно сникла и произнесла колюче-насмешливым тоном:

— Номер? Откуда я вам возьму в такое время номер? Тем более… на два лица. Видите, — кивнула она головой в сторону дремавших в креслах приезжих, — эти добрые люди тоже остались без места.

— Ситуация тут несколько иная, дорогая Гизике, — подобострастно начал Видо, — Мы просим одноместный номер. Эта дама… супруга одного моего товарища. Вся наша часть будет вам очень обязана, если вы предоставите ей хороший номер.

— А что скажут эти? — Гизике показала рукой в сторону спавших в креслах приезжих. — Они же меня съедят, если…

— Как бы не так — перебил ее Видо. — Номер был забронирован, и аминь! А если они попытаются умничать, то я-то здесь.

— Я… могу, — согласилась Гизике и достала из-под стойки ключ на большом металлическом кольце. — Делаю это в порядке исключения, и только ради уважения к вашей части. — Говоря это, она подмигнула Видо и добавила: — А вы немного подождите, а то как бы эти не подняли скандал…

Вытолкнув свои телеса из узкой клетушки администратора, Гизике направилась к полутемному коридору и медовым, полным сочувствия голосом сказала Рике:

— Сюда, дорогая.

— Иду, — ответила та и, пошевелив пальцами, послала Видо прощальный привет: — До свидания… Желаю хорошо повеселиться, дядюшка старший солдат.

Видо, не проронив ни слова, помахал ей рукой. Он был зол и жаждал мщения. Он понял, что, желая ему хорошо повеселиться, наблюдательная, хитрая Рике намекала на Гизике и не его теперешнее состояние, в котором она его оставила. Силуэты двух женщин в полутемном коридоре красноречиво говорили сами за себя. До этого, уходя в увольнение и немного выпив, Видо иногда заглядывал к пышнотелой Гизике. На следующее утро он с некоторой неприязнью вспоминал об этом, однако отвращения все же не испытывал. Но сейчас…

В этот момент из темного коридора до слуха Видо донеслось тихое, еле слышное шиканье. Он не обернулся — и шиканье повторилось. Пришлось подойти к Гизике, хотя Видо ужасно не хотелось делать этого.