Джулиан Барнс - Одна история

Нет, мне нужно было постоянно видеть перед собой ее лицо, глаза, губы, улыбку, драгоценные ушки с изящными завитками и слышать милый шепот. Итак: я ложусь на спину, она – сверху, ее ступни скользнули между моими, она прижимает кончик своего носа к кончику моего и говорит: «Теперь мы сходимся во взглядах».

Сформулирую то же самое иначе. Мне было девятнадцать, и я знал, что любовь не продается, не стареет и не меркнет.

И вдруг на меня накатывает… что?.. страх? собственнический инстинкт? эгоизм? Предвидя у нее бо́льшую осведомленность, я говорю:

– Понимаешь, я никогда еще не любил и не разбираюсь в любви. Вот что меня тревожит: если ты будешь меня любить, тебя не хватит на других, которые тебе дороги.

Имен я не называю. Но речь идет о ее дочерях и даже, возможно, о муже.

– Это не так. – Она отвечает сразу, как будто сама задавалась этим вопросом и уже нашла решение. – Любовь растяжима. Она не скудеет. Она только приумножается. И не убывает. Волноваться не о чем.

И я успокоился.

– Должна тебе кое-что объяснить, – начинает она. – Мой свекор, очень милый человек, врач по профессии, коллекционировал мебель. И приобрел некоторые из этих предметов обстановки. – Неопределенным жестом Сьюзен обводит массивный дубовый сундук и высокие часы, которые при мне ни разу не отбивали время. – Желая видеть сына художником, он дал СБ среднее имя «Рубенс». Выбор оказался не слишком удачным: из-за этого в школе его держали за еврея. Он делал обычные детские рисунки, в которых многие усматривали признаки таланта. Но дальше признаков дело не пошло – СБ не оправдал отцовских надежд. Джек – так звали моего свекра – меня любил. Всегда мне подмигивал.

– Его можно понять.

Интересно, что за этим последует. Неужели какой-нибудь любовный треугольник между поколениями?

– Через пару лет у Джека обнаружили онкологию. Я привыкла считать, что в трудную минуту смогу обратиться к нему за помощью, а теперь его от нас забирали. Я ходила его навещать, сидела у больничной койки, но так переживала, что Джек всякий раз сам начинал меня утешать. Как-то раз я спросила, что он думает об этом положении дел, и он ответил: «Конечно, я бы предпочел, чтобы все сложилось иначе, но мне грех жаловаться». Он радовался моим посещениям – возможно, по причине моей молодости и неискушенности. Я была с ним до самого конца. В тот день – в последний день – его лечащий врач и добрый друг, войдя в палату, тихо произнес: «Пора дать тебе покой, Джек». – «Ты прав», – был ответ. Понимаешь, Джека давно мучили страшные боли. Он повернулся ко мне и сказал: «Жаль, дорогая, что наше с тобой знакомство оказалось таким кратким. Рядом с тобой мне было чудо как хорошо. Гордон, ясное дело, несносен, как ядовитый плющ, но я могу умереть спокойно, потому что вверяю его в твои надежные, заботливые руки». Я поцеловала его и вышла из палаты.

– Не хочешь ли ты сказать, что врач его убил?

– Он ввел ему большую дозу морфия и погрузил в сон.

– После чего Джек уже не проснулся?

– Да, это так. В прежние времена медики порой прибегали к таким методам, особенно в своей среде. Или в отношении старых знакомых, при условии полного доверия. Облегчение страданий – благородная миссия. В случае такого тяжелейшего заболевания.

– Ну, не знаю. Я бы вряд ли согласился, чтобы меня умертвили.

– Не зарекайся, Пол. Но речь о другом.

– Прости.

– Ключевые слова этой истории – «надежные, заботливые руки».

Я ненадолго впадаю в задумчивость.

– Да, понимаю. – Но сам далеко не уверен, что все понял.

– А куда вы обычно ездите отдыхать?

– Пол, такие вопросы задают дамские парикмахеры.

В ответ я склоняюсь над ней и заправляю пряди волос ей за уши, нежно поглаживая завитки ушных раковин.

– Господи, – продолжает она. – Отчего у людей такие стандартные представления? Нет, к тебе это не относится, Кейси-Пол. Я о другом: отчего все стремятся вести себя одинаково? Да, пока девочки не подросли, мы пару раз ездили отдыхать. Я так тебе скажу: лучше бы мне было под бомбежку попасть. На курорте СБ показал себя не с лучшей стороны. Какой уж тут отдых?

Я начинаю думать, что должен проявить интерес. Вероятно, на курорте произошла какая-то катастрофа.

– И что ты отвечаешь, когда парикмахер задает такие вопросы?

– Я отвечаю: «Да все туда же». И парикмахер начинает думать, что уже спрашивал, но забыл, так что на этом расспросы обычно прекращаются.

– Давай мы с тобой куда-нибудь съездим.

– Сперва тебе придется меня просветить: для чего это нужно?

– Это нужно для того, – твердо отвечаю я, – чтобы оказаться наедине с любимым человеком за сотни миль от этой проклятой Деревни, где нас угораздило жить. Чтобы постоянно быть рядом. Вместе ложиться спать и вместе просыпаться.

– Ну, если так, Кейси…

Как видите, были вещи, которые я понимал, а она – нет.

Сидим мы как-то перед концертом в буфете Ройял-Фестивал-Холла. Еще на первых порах нашего знакомства Сьюзен заметила, что при понижении уровня сахара в крови я становлюсь, по ее выражению, «каким-то занудиусом», и сейчас, дабы этого избежать, решила меня накормить. Заказала мне, кажется, нечто с жареным картофелем, а сама довольствовалась чаем с парой галет. Я люблю наши вылазки в Лондон – они позволяют нам вырваться из Деревни, чтобы побыть вдвоем, отгородиться от моих родителей, от ее мужа и всего прочего, окунуться в шум и толчею большого города и предвкушать тишину концертного зала, сквозь которую вот-вот поплывет музыка.

Я как раз собираюсь заговорить об этом вслух, когда к нам за столик подсаживается какая-то женщина, даже не соизволив хотя бы для виду спросить разрешения. Она немолода, пришла одна и больше ничем не примечательна, хотя в воспоминаниях предстает копией моей матери или, во всяком случае, ханжой, которая, безусловно, осудит наши отношения. И через пару минут я, вполне отдавая себе отчет в собственных действиях, устремляю взгляд на Сьюзен и в полный голос, членораздельно произношу:

– Выходи за меня замуж.

Сьюзен краснеет, накрывает уши ладонями и закусывает губу. Незнакомка резко опускает чашку, с грохотом отодвигает стул и топает к другому столику.

– Ох, Кейси-Пол, – говорит Сьюзен, – до чего же ты вредный.

Я ужинал у Маклаудов. В тот день из университета приехала Клара. Маклауд сидел во главе стола с баллоном какого-то пойла и кружкой зеленого лука, и то и другое размером с цветочную вазу.

– Ты, вероятно, заметила, – обращается он к дочери, – что этот молодой человек вошел в круг наших домочадцев. Значит, так тому и быть.

Непонятно, чего больше было в его тоне – педантичного радушия или умело замаскированного презрения. Покосившись на Клару, я не нашел у нее подсказки.