Антонио Редол - У лодки семь рулей

— Как ты думаешь, — спросил Проклятый Младенец, — что они с нами сделают?

Начальство приюта воспользовалось этой историей, и ласточки остались без гнезда.

Дона Антонинья вздумала было протестовать, но разве могла она взять на себя все расходы, а главное, моральную ответственность за детей? Она хотела приютить у себя Селесте, видя, что той грозит опасность, но в городке не замедлили припомнить историю девочки Антуанетты, взятой неким дворянином из публичного дома: он женился на ней и переименовал в Антонинью, чтобы поскорее забылось ее прошлое.

Зеленоокая грациозная Пола Негри попала в исправительный дом. «Еще тогда было ясно, за ней глаз да глаз нужен», — твердил теперь доктор Карвальо, уже раскаивавшийся в том, что с такой горячностью осудил Неграна. Есть пятна, которые растекаются, и это позорное пятно легло почти на всех устроителей приюта.

Несколько дней спустя почтенные жители городка точно на аукционе разбирали детей, нужных им для работ по дому. «То была волнующая демонстрация человеколюбия», — писал в «Непогрешимом» доктор Леонардо.

Даже Алсидесу, или Китаезе; представился счастливый случай приобщиться к этой демонстрации. Его взял к себе бакалейщик Лобато. В глубине души Лобато лелеял надежду воспользоваться мальчиком для борьбы со своим конкурентом Неграном, который всем и каждому хвастает без зазрения совести, что у него лучшая торговля и оптом и в розницу. А присутствие Алсидеса в сонном скучающем городке всегда будет против него веской уликой.

Бакалейщик Лобато прибегал к этой поговорке всякий раз, когда желал вправить мозги своим подопечным. И не только потому, что безделье портит людей (ишь до чего додумались, подавай им выходной в четверг!), но и потому, что он был непоколебимо уверен: никто лучше него не сможет подготовить их к превратностям судьбы.

Тощий как жердь, Лобато прямо раздувался от гордости, если речь заходила о двух вещах — о его усах, еще угольно-черных и завитых в колечки (роскошная приманка для покупательниц!), и о его хорошем обращении с персоналом, даже с новичками и дубиноголовыми, которых на языке розничной торговли именуют «сеньор прилавок».

Лобато не величал свою лавку университетом торговли только потому, что сравнение казалось ему слишком жалким. Однако, не в пример другим, он и в самом деле протянул руку помощи не одному продавцу, вступившему под его началом на славную стезю коммерции.

— Взять хоть Силву… Ходил поджав хвост, дурак дураком, а поди узнай его теперь! Явился ко мне, и треску-то нарезать толком не умел, тоска зеленая, а рожа такая, что люди добрые от него шарахались. А теперь полюбуйтесь!.. Покупателей у него хоть отбавляй, свой счет в банке, и пойдет он далеко, помяните мое слово. Я за него доволен, и зависть меня не мучает. Но, правда, он был работяга…

Без этого качества бакалейщик не мыслил себе продавца. Столь безропотно сносивший капризы жены (она, бедняжка, печенью маялась!), Лобато становился сущим чертом, когда распоряжался в лавке и на складе. Продавец, по его понятиям, обязан был вскакивать ни свет ни заря, прежде чем пропоет петух, и боже его упаси выказать малейшее недовольство, поморщиться или зевнуть, а завтрака ждать и не думай (мне пора, детка, поесть завсегда успеется); он должен крутиться весь день как белка в колесе, расставлять товар на полках или прибирать лавку после закрытия, оставаться работать на всю ночь, не ворча и не показывая недовольства; об авансах не заикаться и улыбаться всем и каждому, даже тем, кто просит отпустить в кредит и не заслуживает доверия.

Лобато изощрялся в «проповедях», как он называл свои наставления новому работнику; угрозы, ласково-снисходительный тон, крохи обещаний — все тонуло в словесном потоке.

У Алсидеса глаза разгорались от любопытства; хлебом его не корми, только дай послушать хозяйские рассуждения.

— Что у тебя в голове? Чем у тебя голова набита? Не знаешь, конечно, ну да ладно, я тебе скажу: серым веществом.

И смаковал эту фразу так, что даже слеза его прошибала от удовольствия. Алсидес знал, что в лавке уйма товаров серого цвета — макароны и ушки, лапша, сладости, халва и всякие другие, но можно ли поверить, будто все это в голове у человека?

— А что такое серое вещество? — продолжал Лобато. — Ты и понятия не имеешь, факт. Это мозг… так сказать, око торговли.

Хозяин раскачивался на тонких ногах, посмеиваясь над испугом мальчишки.

— Только одна вещь поважнее серого вещества. И знаешь что? Труд! Если не будешь трудиться до седьмого пота, прощай серое вещество! Понял?!

Нет, мальчик не понимал, — брови его насупились, он силился разгадать таинственный смысл хозяйских слов.

— Сразу видать, что ты осел. Осел — глупый…

Китаеза багровел от стыда, он был потрясен мудростью Лобато и в то же время стыдился своего унижения перед продавцами.

— Сколько ослов в момент запоминают дорогу в стойло. А ты?..

Сравнение показалось Алсидесу забавным, и в его глазах мелькнула усмешка. В тот же миг пальцы Лобато впились ему в лицо, и бакалейщик истошно заорал:

— Ну и бесстыдник! Нет, каков негодяй!.. Пробу ставить негде! Тебе бы следовало здорово всыпать! Я тут с ним время зря теряю, а он еще зубы скалит!

То была новая хитрость Лобато — воспользоваться любым предлогом, чтобы испытать, как новичок переносит боль: тогда-то и проявляется характер. Распустишь нюни — пеняй на себя! Он делался сам не свой и лупил, дубасил немилосердно, а в довершение угощал пинком в зад при всем честном народе.

Но Алсидес отнесся к испытанию так безразлично, что Лобато опешил. Гнев его утих, движения стали спокойнее, и он вернулся к «проповеди».

— Чему ты здесь, в сущности, научился? Отвечай, сделай милость! Или взвесь-ка лучше полкило риса. Португальского риса, слышишь?

К нему снова вернулось спокойствие, и не спеша, подробно и обстоятельно он принялся объяснять замешкавшемуся Китаезе, как свернуть кулек, развлекая покупательницу, как его наполнить и как обращаться с весами, чтобы проворнее взвесить товар.

— Гляди веселей, парень! Гляди веселей! Ты ж не с кладбища воротился… Продавец всегда должен улыбаться. Вот так! Улыбайся! Вообрази, что тебя снимают. Ты снимался когда-нибудь? Ну, не важно. Все равно улыбайся!

И Лобато самодовольно поглаживал холеные усы, как охотник ласкает свою собаку.

— Если это служанка, хорошенькая да бойкая… из тех, что любят глазки состроить, оттесни ее в уголок и нежно так поворкуй с ней. Пожми легонько ручку, будто бы случайно, ненароком… Посмотри, что из этого выйдет… Ну, да тебе это еще рановато. Подсоби-ка мне лучше…

Продавцы расставляли на полках вино и консервы, а Сидро в одиночку таскал из амбара тяжеленные мешки и опорожнял их, согнувшись в три погибели, — день-деньской на ногах, то на склад беги, то на вокзал, отправить товар богатым клиентам. Ныли руки, голова кружилась, будто налитая свинцом, клонило ко сну. А надо было притворяться веселым, не то на тебя обрушится град забористых ругательств, всю семью твою вспомнят.