Сергей Кузнечихин - Игры на интерес

– Надеюсь, ты не в обиде?

– Какие могут быть обиды. Спасибо великое! Но лучше бы они появились чуть-чуть пораньше.

– Извини, как получилось. Наше купеческое дело не терпит суеты.

– Понимаю.

– Мне кажется, не совсем. Прости за прямоту, но ты в этой низшей математике профан. Она примитивна только на поверхностный взгляд.

– Может быть.

– Не может быть, а точно. Я бы назвал ее психологической математикой, в которой и дважды два – не четыре, и единица в квадрате может оказаться пятизначным числом. Вот за это мы сейчас и выпьем, а потом, я полагаю, заслужил право попросить у тебя приют для короткого романтического свидания.

Когда Игорь отошел к телефону, Владимир Иванович увидел на полу четыре ассигнации, пролетевшие мимо зева сумки, когда купец смахивал их со стола. Три лежали рядом, а четвертая скользнула глубоко к стене, чтобы дотянуться до нее, пришлось опускаться на четвереньки. Деньги сунул в карман машинально и только потом засомневался. Оставить себе было стыдно, а доставать из кармана – трудно.

– Давай, хлопнем по рюмахе, и я, с твоего позволения, нырну в омут грязной любви.

Деньги можно было ещё вернуть, но они уже перемешались в кармане с его, заработанными. Пришлось бы отсчитывать на ощупь, потом что-то объяснять… Выпил стоя и поспешил оставить его настраиваться на погружение в омут, а вернее сказать, поторопился скрыться с места преступления.

Ни у родителей в детстве, ни у жены он никогда не воровал денег, которые имел какое-то право считать своими. А эти были чужие. Украл в самом прямом смысле. И с удивлением отметил, что угрызения совести не спешат с жестокими терзаниями. Зато оправдания прилетели по самому первому зову. Он не сомневался, что Игорь продал приборы намного дороже, да и процент за посредничество мог бы взять пониже. Как ни крути, а вся ответственность лежала на нём, на Владимире Ивановиче, и если в институте хватятся, Игорю ничего не грозит. А если, протрезвев, хватится Игорь? Логичные оправдания поджидали и на этот случай. Он никогда не подумает на проверенного друга, все подозрения достанутся случайной проститутке.

Когда посмотрел на часы, удивился, что срок его прогулки давно закончился. Не рвался возвратиться к человеку, у которого могли возникнуть неудобные вопросы, оттого и время быстро пролетело. Он нервничал, а Игорь, уже одетый, спал, уронив голову на стол. Открытая молния на сумке окончательно успокоила Владимира Ивановича.

Будить не пришлось. Игорь проснулся от его шагов.

– У-у-у! Загулялся парень. Надо бежать, – выскочил из кухни, забыв сумку.

Напоминать он не стал, дождался, когда хватится сам, чтобы отвести даже малейшие подозрения. Он к этой сумке не прикасался.

Выпил лишнего и впал в сентиментальность, захотелось чистоты и нежности. Среди тех, что привозили раньше, таких юных не было. Да он и не искал таких, чтобы не перегружать совесть.

Она сидела, положив ладони на колени, словно прятала их от взгляда мужчины. Владимир Иванович поднял её руку. Девушка вздрогнула от прикосновения, но не отшатнулась, покорно ждала. Красивое округлое колено, стесняться его и прятать не было нужды. А рука детская, с пухлыми коротенькими пальчиками, без маникюра. Озябшая детская ручонка.

– Может, выпьешь для смелости?

– Я не умею. Она у меня назад просится, пробовала несколько раз, и всегда одно и то же.

– Не переживай, это не самый большой недостаток, хотя в вашей профессии без этого трудновато.

– А может, как-нибудь обойдёмся без этого?

– Без водки? Запросто.

– Я о другом.

– О чём?

– О постели, – пролепетала она.

– Интересный поворот. Первый раз, что ли?

– Шестой. Простите меня, дяденька, но у меня там всё болит.

Сидела, заглядывая ему в лицо. Глаза голубые, вздрагивающие ресницы короткие и не накрашенные. Бледная и напряжённая. Ждала.

– И чем же мы будем заниматься?

– Можем поговорить.

– О чём?

– О чём хотите.

– Давай попробуем. – Владимир Иванович задумался, говорить с ней было не о чем, Полное отсутствие общих интересов. Кроме одного (который у нее болит). В голову пришли соответствующие стихи: «Хочу быть дерзким, хочу быть смелым, из сочных гроздей венки свивать, хочу упиться роскошным телом, хочу одежды с тебя срывать…» – Тебе Бальмонт нравится?

– Это американский актер?

– Русский поэт Серебряного века. Ты любишь стихи?

– Я Резника по телевизору видела. Красивый, в белом костюме.

– Понятно. А чем ты занимаешься? Работаешь или учишься?

– В аграрном университете.

– Деревенская, что ли?

– Городская, но туда поступить легче.

– Ну, расскажи про аграрный университет.

– А чего рассказывать. Полгода ещё не проучилась, ни одной сессии не сдавала. Лучше вы что-нибудь расскажите.

Владимир Иванович налил водки.

– Не пейте, пожалуйста.

– Боишься, что изнасилую?

– Нет, я вам верю. Вы добрый. Вы только моим не рассказывайте, а то меня с работы выгонят.

При ней пить не стал, но когда выпроводил, налил несколько раз подряд. Нравилось считать себя добрым и благородным. Денег было не жалко, пусть и ворованные, но пошли на помощь бедной студентке. И совсем некстати закралось подозрение, а не разыграло ли это невинное создание дешевую мелодраму перед простодушным добряком. И он вызвал новую Кристину.

Наутро смог вспомнить, что она была очень красивой, самой красивой из всех побывавших в его квартире. А дальше – провал в памяти. Судорожно осмотрел карманы. Деньги были целы.

Сколько он ни успокаивал себя, но отделаться от мандража не мог. Даже болезненная страсть пропала. Но это его не удивляло, потому что без оговорок укладывалось в теорию – Кристину хочется потому, что нет денег, а стоило появиться приличной сумме, и тяга исчезла. Промаялся неделю и, придумав простенький повод, позвонил сам. Оказалось, что зря паниковал. В воровстве его не заподозрили. Звонок был воспринят как напоминание о фотоэлектрокалориметре. Плакаться об украденном Игорь не стал. Может, постеснялся, а может, и не заметил пропажу – денег было много, а сам изрядно выпивши – мало ли куда они могли разлететься. Удостоверился, и полегчало, словно и не было причин для беспокойства. Страхи ушли, а теория, придуманная для самооправдания, оказалась несостоятельной. Проводив очередную Кристину, он думал о следующей. Продолжая подтрунивать над собой, он трезво сознавал, что страсть его даже с натяжкой нельзя обозвать поиском идеала. Каждая Кристина была словно билет лотереи-спринт, купленный без надежды на сказочный выигрыш, а только ради момента вскрытия этого билета. Пограничного момента ожидания. Только ради него, но не выигрыша, который ему не нужен, даже опасен. Случись такое, он не знал бы, что с этим идеалом делать – у него есть жена, которую он любит и которой он верен. Но появилась возможность вызвать Кристину, и он не в силах отказаться.