Любовь Заворотчева - Шутиха-Машутиха

Тут у многих, как послушаешь, временное жительство, а спросишь, сколько уж на Севере, так назовут кто восемь, кто десять, а кто и все двадцать лет. Разве ж это временно? Живут же, не в командировке же!

На юбилей Клавдия Никаноровна всех пригласила к себе. И женщины собрались охотно. Решили сложиться и купить самовар и шаль с кистями, шерстяную, с яркими цветами — все же память будет человеку от коллектива.

Елена ребятишкам сказала, что уйдет на день рождения ненадолочко, и впервые пошла в гости.

Муж именинницы встретил их в стоптанных тапочках, старых-престарых, быстренько пристроил пальтишки гостей на здоровенные гвозди, торчавшие из стены, Елена мимоходом удивилась: столько лет живут, и в прихожей даже вешалки нет.

— Проходите, девчата, в зал, — весело сказала Клавдия, выглянув из кухни.

Зал был как во всех типовых квартирах панельных домов, каких Елена за свою жизнь штукатура-маляра отгладила рученьками множину, но вот такой «уникальной» мебели ни в Омске, ни в деревне своей она не видывала. Женщины, пришедшие с ней, вроде и не замечали широкого топчана, или лежанки из ящиков, грубо сколоченного из деревоплиты шифоньера, табуреток-скамеек из той же деревоплиты и стола с ножками крест-накрест, какой стоял у Елениной матери в кладовке, и она на нем шинковала капусту для засолки, не выбрасывала потому, что «еще тятя сработал и нет стола прочнее». Занавески на окнах давно повыцвели и оскандалились дырками. Вместо люстры под потолком болталась прожженная нашлепка из бумаги.

И все это называлось «залом»!

Елена удивилась — здесь прожили жизнь люди! Семья! Она осторожно присела на лежанку, боясь, что она может рухнуть, если сесть покрепче.

Дочь Клавдии заканчивала накрывать стол, чего-то искала и никак не могла найти.

— Мама, а где те ложечки, которые в прошлом году купили? — спросила она Клавдию.

— Да мы их сразу же увезли д о м о й. — И Клавдия подала простые алюминиевые ложечки.

— А салфетки у нас есть? — снова спросила дочь.

— Где-то в твоей комнате должны быть, — ответила мать.

Открылась дверь в соседнюю комнату, и Елена увидела такую же лежанку из ящиков, обшарпанную тумбочку и колченогий стол.

Когда все сгрудились вокруг стола, гостьи достали подарки, которые так и не смогли вручить сразу.

— Ой, у нас точь-в-точь такой самовар д о м а! — воскликнул Димка, сын именинницы, при виде подарка. — И шаль, мам, у тебя почти такая же д о м а, только с люрексом.

И стало Елене как-то неловко за этим временным столом, словно присела тут на минутку, и хватит, бежать надо, тут все какое-то ненастоящее, безопорное, глазу не на чем отдохнуть, и душе неспокойно.

— Так вы теперь небось на пенсию пойдете? — спросила она Клавдию. — Раз у вас там квартира, чего тут, правда, жить? — Елена просто не смогла умолчать.

— Ох, Ленушка, душа рвется в Кисловодск, мы с Кавказа, а хочется еще Димку упаковать, страшно на одну пенсию садиться, дочушке вон с зятем машину купили, себе-то первым делом купили, тоже охота бы поменять ее на более новую марку. Кому, кроме нас, нужны наши дети? — И посмотрела на дочь.

Та с гордым видом наливала из кастрюли чай в эмалированные кружки.

— Этот Север, ох и зараза этот Север! — хохотнула Клавдия. — Сперва рвались на кооперативную квартиру. Купили. Глядь, северные надбавки набежали. Жалко бросать. Ладно, решили еще пожить. Так и выработала северный стаж. Теперь подождем, когда наш папка свой северный добьет. Зато в отпуск едешь… Своя квартира, фрукты, воздух какой! Сели в машину — и куда хочешь катишь!

У Елены вовсе отчего-то смялось настроение. Она не слушала Клавдию, запнувшись на мысли о том, что вот, наверное, из-за таких временно живущих и не хватает детских садиков, квартир, они тут никого не теребят, хватают и увозят куда-то д о м о й тряпье, рвутся между двумя работами, сколачивая на «черный день» десятки тысяч. У них тут словно черновой вариант жизни, и они мирятся с грязью, а потом вроде отмоются и начнут жить набело. Но когда потом? Вон у Клавдии уже вовсю отложение солей, от врачей не выходит, давление прыгает, и вообще климакс. Дети на этих лежаках из ящиков всю жизнь спали. Да разве это жизнь? Дочушка Клавдии без тепла к Северу выросла и теперь небось только и мечтает, чтоб с мужем на собственной машине по Кавказу разъезжать. Достаток, конечно, хорошо. Но жить вот так, жить годами и словно на вокзале, жить цветисто только в отпуске, а все остальное время считать лишь от зарплаты до зарплаты… Ой, чего-то она тут не понимает, а голова гудит, раскалывается.

— Чего, Лена, рано соскочила, посиди еще! — начала ее уговаривать хозяйка.

— Дети же у меня, сама знаешь, — вяло улыбнулась Елена и пошла одеваться.

Спускалась по лестнице и горячо думала: «Да мне бы такую квартиру! На три работы бы устроилась, чтоб настоящий дом у ребят был, чтоб турники они себе понастроили и зарядку делали, верстак чтоб был у мальчишек, цветочки на стенах, коврики у кроваток. А это ж не дом — как только люди живут! Ой, как людей-то жалко! Жалко-то как!»

По пути она решила забежать на минутку к Надежде. Надежда уволилась с завода и работала в быткомбинате рядом с домом, вернулась к профессии закройщика, была довольна.

У Надежды чаю от души напилась, душой отогрелась.

— Ты, Лена, будто переменилась за это время, как погляжу. Приехала не такая. Теперь у тебя глаза сухим жаром горят, чего-то доискиваются будто.

— Себя я ищу, Надя. Ведь я в школе первой ученицей была, на сцене выступала в клубе. Жить хорошо хочется, понимаешь?

— Чего ж не понять? Я тебя сразу поняла, как увидела. Далеко ты пойдешь, и ребята не помеха. На все тебя хватит.

— Ты это про учебу вроде как?

— Такие, как ты, чалдоны упрямые, они из себя жилы вытянут, если за что возьмутся, а не упустят. У нас в Омске соседка была, так когда от нее муж к другой ушел, она на одном самолюбии академию окончила, стала ученым агрономом и новый сорт пшеницы вывела. Теперь про нее в газетах читаю и не верю — неужто моя соседка?

— Толя мой почти об этом же говорил, что бедно живу — между кастрюлями. Замучиваюсь я думать про то, как жить. Страшно учиться, и не учиться страшно. Толя и Андрюха уж больше моего знают, я иногда не знаю, как им объяснить то, о чем спрашивают. Ваське охота доказать, что я и без соболей, сама по себе, человек. Сижу вечером в учкомбинате, спать охота, как подумаю, что н а д о, так весь сон отлетает, злость накатывает — и сразу все понятно.

…Мальчишки еще не спали. Сергунька кинулся к матери, глаза заплаканы.

— Он, он, — всхлипнул Сергунька и ткнул пальцем в сторону Толика, — он мне папельсины не дает. Дяденька тот целый ящик принес. — Сергунька метнулся к столу.

На стуле стоял нераспечатанный ящик апельсинов. Сын просунул в дырку в ящике пальчик.