Ференц Мора - Дочь четырех отцов

Попутчик мой тем временем задремал у меня на плече. Я попытался высвободиться — он всхрапнул и встрепенулся.

— Знаете часовщика, что на пшеничном базаре, на углу?

— Знаю.

— У него в окне часы выставлены. Здоровые такие часы, какие на комод становят. Вроде как из золота, но вы не думайте, никакое оно не золото, куды там. Так у энтих часов маятника нету, а заместо маятника — качели. Сидит на них прынцесса из фурфора, а с ней страшный такой сарачин. Он, может, тоже из фурфора, только тогда это не белый фурфор, а черный. Как на них ни глянешь — знай себе качаются. Я завсегда слежу, коли в город еду, ан ни разу не видал, чтоб они не качалися. Во какая затейливая наука, верно? Уж не знаю, кто энто выдумал, но вот, должно быть, был человек! Мериканец, как пить дать, мериканец.

— Очень может быть, — согласился я, — мне бы, к примеру, ни за что такого не выдумать.

— То-то и оно, а ведь вы человек из себя ученый, и друг ваш так сказывал. Ну тот, что багаж в телегу клал. Ну а сколько в луне фунтов-то, верно, знаете?

Он указал кнутовищем на полную луну, выплывшую на небосвод из-за поворота. Можно было подумать, что ее вырезали ножницами из золотой бумаги — настолько чисты были контуры.

— Понятия не имею. Ее покамест на фунты не мерили.

(Не рассказывать же ему о новейших вычислениях Пикеринга [53] Пикеринг Эдуард Чарльз (1846–1919) — американский астроном. из последнего номера «Глобуса». Кроме того, не прошло и недели, как Кристи [54] Кристи Уильям Генри, сэр (1845–1922) — английский астроном. опроверг их в «Обсерватории». Мне всегда внушала уважение скорость, с которой астрономы опровергают друг дружку. Нам, археологам, требуется на это не меньше года. Разумеется, астрономы привыкли к быстрым темпам: как-никак они имеют дело со скоростью света.)

— А в ней-то ровно один фунт и есть. Кругленький вес, из четырех четвертушек. — Возница торжествующе подмигнул мне маленьким, как у ежа, глазом.

Потом он разом посерьезнел и добавил:

— Это, понятное дело, шуточки. Загадка такая. Кум Бибок вычитал в мериканской венгерской газете, а может статься, сам придумал, он у нас большой придумщик. Я своим крестьянским разумением так понимаю: луна — она дюже далёко, может статься, и не у нас вовсе, а где-нибудь в загранице. Но по божьему соизволению светит и нам заодно. А вона и часовня наша виднеется, как раз в той стороне, где луна.

Когда мы поравнялись с густым ивняком, конь наш внезапно вскинул голову и заржал, бричку сильно тряхнуло.

— Ты чего это, Бадар? — старик замахнулся кнутом. — Кой черт бесишься?

— Чего-то он, видно, испугался.

— А чего ему пугаться? Вот когда я был мальчишкой, тогда — другое дело, тогда призраки из воды вылазили да огненные люди. Потом они отседова убралися, с тех пор как господа водяные анжинеры понаставили здесь своих суружений. Таперича сюда токмо городские шлюхи таскаются, небось и сейчас господин помощник нотариуса с ними забавляется.

Из ивняка и в самом деле донесся непристойный женский визг. Вознице пришлось спешиться и вести разволновавшуюся лошадь под уздцы до самого парома: насыпь была высокая, а берег довольно крут.

— Чтоб тебе руки-ноги поотрывало, — пробормотал старик сердито.

Кому же, позвольте спросить? Лошади или господину нотариусу? Пожалуй, речь шла о господине нотариусе, потому что старик, шлепнувшись возле переправы обратно на сиденье, успокоил себя следующим образом:

— А и то сказать, правый он. Пока молодой, тебе и карты в руки. А поживешь с наше — кому будешь нужон? Может, я чего не так сказал?

— Все так, — улыбнулся я.

Старик явно счел меня своим ровесником. На вид ему было сильно за шестьдесят, он мне в отцы годился.

Тут мы въехали на паром, и старик немедленно вступил в беседу с паромщиками.

— А что, дядя Йошка, нынче и цыганята не мерзнут, — обратился он к одному из них, цыгану, отирая пот рукавом.

Воздух и в самом деле звенел от жары. Даже на воде было немногим легче.

— Да уж, нынче матушка-земля и та испеклась, — отвечал паромщик. — Упарился небось в городе-то, Андраш?

— Есть маленько, — сказал мой возница, которого, как выяснилось, звали Андрашем. — Не всем же такое везение, как дяде Йошке, чтоб целыми днями на воде холодиться.

— Тут, должно быть, славное купание? — ввернул я словечко. Не исключено, что от этого паромщика можно будет что-нибудь узнать: он наверняка не раз возил Турбока на своем пароме.

— Купаются.

— А вам доводилось?

— Ну а как же. Как свалюсь в Тису, так и купаюсь.

— Когда же вы последний раз купались, дядя Йошка? — поинтересовался мой приятель Андраш.

— Погодьте-ка, это сколько ж лет прошло с последнего потопа? Тогда-то я и вывалился из лодки последний разочек.

— С потопа? — Андраш погрузился в размышления. — Сколько ж лет тому? Должно, сорок три года, потому как я родился как раз три года спустя апосля того, как сюда наезжал Ференц Йошка [55] Ференц Йошка — так называли венгерские крестьяне императора Австрии и короля Венгрии (с 1848 г.) Франца-Иосифа I (1830–1916). .

Не ухватись я за канат, со мной стряслось бы то же самое, что с дядей Йошкой во время наводнения, памятного ему тем, что тогда он в последний раз искупался. Выходит, этому шестидесятилетнему Андрашу, который мне в отцы годится, столько же лет, сколько мне? Да, должно быть, этого человека жизнь здорово потрепала.

Я не успел выкурить и половины сигары, как мы уже въехали в деревню. Все вокруг было залито жидким серебром: и белые домишки, и церковь с покосившейся колокольней в обрамлении черных пастбищ. Кезди-Ковач [56] Кезди-Ковач Ласло (1864–1941) — венгерский художник-пейзажист. дорого дал бы за такой пейзаж, впрочем, я и сам был под впечатлением, хотя вообще-то не люблю картин с изображением лунной ночи: от них всегда веет мертвечиной. В действительности же ночью больше жизни, чем днем. Днем бодрствуют люди и животные. Ночью оживают деревья, тени, комья земли, крыши домов, телеграфные провода — словом, целый мир, более величественный и грандиозный, нежели мир одушевленных существ.

Представители дневного мира спали все как один, собаки — в том числе. Бричка наша проскрипела по всей деревне, потому что церковь вместе с домом священника находилась на другом ее конце, но при этом не залаяла ни одна собака.

— Мою бричку всякий знает, так чего им тявкать зазря! — пояснил Андраш.

Поп поджидал нас у калитки. Толстая, растрепанная служанка приняла мои пожитки. Было так светло, что можно было пересчитать веснушки у нее на лице, однако, несмотря на это, она светила мне фонарем. Таковы законы гостеприимства.

Я пожелал вознице спокойной ночи и поблагодарил его.

— Чего там, всегда пожалста. — Он слегка повернулся на козлах. — Как соберетесь обратно, повестите. Оно, конечно, бричка у меня тряская, да ить она токмо живому тряская. А вот как-то раз вез я удавленника, так тому тряско не было.