Ференц Мора - Дочь четырех отцов

В доказательство того, что она из другого теста, Мари хлопнула меня по колену. Была она в тот момент несказанно хороша собой. Глаза горели, как у дикой кошки, готовящейся к прыжку, лицо пылало от гнева.

Я почувствовал потребность закурить. Мне с молодых ногтей известно, что табачный дым спасает не только от комаров. Пропахший табаком мужчина застрахован от многих глупостей, которыми чревато соседство красивой женщины. (Правда, с тех пор красавицы успели выбить из мужских рук это орудие самозащиты. Ныне они закуривают первыми.)

Сигары я нашел, но они превратились в кашу, а Спички тоже безнадежно размокли. Выручил меня Мопассан. Мне пришла на ум его новелла, в которой рассказывалось, как кавалер некой особы в ярости защипал до синевы младенца, всякий раз принимавшегося вопить на весь дом в самый неподходящий момент. Я не стал щипать Шати, чтобы не спал, когда не надо, а незаметно наступил на ногу ягненку. Ягненок заблеял прямо у Шати над ухом, отчего тот немедленно встрепенулся и вернулся к своим «изоляционным» обязанностям. Ну вот, поехали дальше. Теперь можно не опасаться стрел маленького божка.

— Видите ли, голубушка, вся беда в том, что муж ваш так и не знает, что было у вас с художником. Неужто за семь лет вам ни разу не приходила в голову такая мысль?

— Как не прийти! — Мари надменно передернула плечами. — Спроси он вовремя, я бы ответила. Ничего и не было, окромя того, что он своими глазами видал. Он-то, художник, пошалить любил, известное дело, человек молодой, ласковый он был, нравился мне, чего греха таить. А согрешить, как бог свят, не согрешила.

— Вот это-то и надо было вашему мужу хоть раз услышать из ваших уст!

— Мог бы и спросить, времечка-то хватило — семь годков, ни больше ни меньше. Так нет же, все маялись бок о бок, что твои грешники в аду. Было время, думала руки на себя наложить, особливо в темноте донимал враг рода человечьего, бывало, лягу в постелю и до зари места себе не нахожу, только потом и это прошло, смилостивилась Пресвятая Дева Мария. Что ж мне, из-за этого греховодника на вечные муки идтить?

— И не надо, голубушка, вот увидите, жизнь вас еще порадует, вы же молодая и такая красивая!

На этот раз Мари Малярша поправила платок на лбу. На языке платков это должно было означать: «знаю, что хороша, но когда слышу об этом, смущаюсь и хорошею вдвое».

— Вот и чепайский святой ткач то же сказывал, — она потупила глаза. — Я ить и у него была, спрашивала, что духи про меня говорят. Явились они к нему, сами все в белом, а на груди розы красные приколоты, и сказывали, чтобы потерпела я ровно семь годков, а там обрету венец всей жизни моей.

Чепайский святой ткач? Как же, знаю я этого нехитрого пророка. Он беседовал с духами, когда я был еще совсем ребенком. Моя матушка была у него однажды и с тех пор не раз повторяла, что второго такого висельника свет не видывал. Он сообщил ей, что мой дедушка-чабан не выйдет из чистилища до тех пор, пока Святому Венделю не предложат ровно столько, сколько стоит овечье стадо. В посредники он, разумеется, предлагал себя, так как состоял со всеми святыми в дружбе. Себе он не взял бы ни единого крейцера, а дань собирал исключительно во славу святых.

— Этот чепайский святой ткач, должно быть, стар, как Мафусаил. Моя матушка ходила к нему еще молодайкой, а он уже тогда был стариком.

— Так то ж его сын. Говорят, он еще больше святой, чем покойный батюшка, тому духи только в темноте показывались, а к этому и средь бела дня приходют.

Это тоже венгерская специфика: ремесло пророка переходит от отца к сыну, как профессорское звание. У ветхозаветных пророков, насколько я помню, с сыновьями дела обстояли сложнее.

— А сами-то вы духов видали?

— Да что вы, — Мари снисходительно улыбнулась моей наивности. — Куды мне! Мне его карты указали.

— Кого «его»? Духа?

— Не духа, а его. Ну того, о ком духи сказывали.; Вышел мне брунет, стройный, красивый, знатного роду.

На это я ничего не ответил, так как успел усвоить важный постулат деревенской философии: «пусть каждый верит во что ему нравится». Эта бедная Мари живет ожиданием красивого брюнета знатного рода. Так пускай себе ждет, пока не обретет его в докторе, ибо так или иначе этим кончится. В конце концов, он вполне сойдет за брюнета, особенно пока краска свежая.

Дождь прекратился, и капало теперь только с крыши. В приоткрытую дверь заглядывал кусочек радуги, из камышей доносилось буйно-веселое кваканье лягушек. Маленькие водяные квакушки радовались свалившейся с неба субсидии и с воодушевлением возвещали: «Вакса-вакса-квакс!»

На дороге показался поп, он шел к нам, прыгая через разлившиеся лужи.

— Иди скорее, — прокричал он, сложив ладони рупором, — а не то пельмени разварятся!

— Ну, дай вам бог, милая! — Я помахал женщине на прощанье.

Она медленно поднялась, изящным движением оправила влажное платье, посмотрела на меня в некоторой задумчивости и протянула мне руку:

— Спасибо вам за доброту вашу.

Я тут же подумал, что женщине наверняка вспомнился художник. Только он и мог приучить ее к рукопожатию. Вообще-то у деревенских баб эта форма приветствия не в моде. Вторая моя мысль была не столько мысль, сколько откровение. «Спасибо вам за доброту вашу». Художник досягнет героини романа не проторенным путем чувственности, но потаенными тропками души. Деревенская баба, типичная «Мари», ведущая тот же животный образ жизни, что все прочие «Мари». Ей неведомо, что в жизни бывает что-то кроме ругани и поцелуев, отдающих чесноком. Никогда не гладила ее волос нежная рука, никогда не касался лба эфирный лепесток поцелуя, никогда не окутывал шелком нежный взгляд. Все это дал ей художник, он распахнул перед нею златые врата неведомого мира. И вот Мари — уже не Мари, а Мария, невзрачная травка обвилась вокруг ромашек и одуванчиков, душа, подобная гелиотропу, устремилась ввысь к нежности, красоте и солнечному сиянию.

— Это тебе, — поп протянул мне письмо. — Ненастье загнало меня на почту, Андялка просила тебе передать, вдруг что-нибудь срочное.

Увы, это оказалось не письмо, а открытка! Издатель просил меня не забывать о сроках! Он надеялся, что вещь будет достаточно драматична и динамична, в соответствии с вкусами нашей публики, а также заверял в совершеннейшем своем почтении и т. д. и т. п.

Черт бы побрал того, кто выдумал эти открытки! А заодно и тех, кто ими пользуется! Ну можно ли было ожидать от издателя такой бестактности — и экономии-то всего на одну крону пятьдесят филлеров! Спасибо и на том, что в открытке говорится о рукописи вообще, а не о рукописи романа.

Интересно, поп прочел ее? Да нет, не думаю, он нелюбопытен. А вот за мадемуазель Андялку не поручусь. Нигде не сказано, что почтальонши должны быть лишены естественной любознательности. Ну да ладно, еще не все потеряно.