Николай Шпанов - Поджигатели. Ночь длинных ножей [litres]

Стук захлопнувшейся за Ремом садовой калитки еще висел в воздухе, а Шлейхер уже держал в руке телефонную трубку… Гаусс?! Пустяки. Этого не могло быть. Шлейхер поверил бы чему угодно, только не тому, что именно этот генерал мог его предать. Да и что значит – предать?.. Ведь для того чтобы договориться с Гитлером, Гауссу необходимо было с ним видеться. А Александер не говорил Шлейхеру о чем-либо подобном. Мог ли Александер прозевать визит Гаусса к Гитлеру?.. Едва ли… Нет, положительно, этого не могло случиться. Шлейхер готов был прозакладывать голову, что Рем все это выдумал, чтобы его припугнуть…

Простая мысль, что, зная о свидании Гаусса с Гитлером, Александер мог скрыть это от Шлейхера, ему не приходила в голову. Чтобы допустить такое предположение, он должен был понять, что уже выпал из числа тех, кто мог верить Александеру, что он не нужен Александеру, так же как не нужен Гауссу и другим.

Шлейхеру и в голову не приходило, что его политическое чутье, считавшееся самым тонким во всем рейхсвере, могло ему изменить настолько, что он перестал понимать происходящее… Нет, этого он не допускал… Нужно было только взять себя в руки, собраться. Разве не он, Шлейхер, когда-то поучал: «Заметили ли вы, сколько людей говорят о своих нервах? Как будто нервы нельзя держать в узде или будто нервы всегда нужно щадить? Глупость! Нервозность – только проявление трусости. Нервные люди не могут спать по ночам только потому, что они боятся ответственности. Я этой боязни не знаю, поэтому я спокойно сплю по ночам».

Итак, все дело в нервах. Распуститься – значит утратить чувство ответственности. Да, он всегда знал меру ответственности за свои слова и поступки. Да, он никогда не позволял нервам взять верх над рассудком. Неужели же именно теперь, когда, может быть, спокойствие ему нужно больше, чем в любой другой час его жизни, он может утратить спокойствие?.. Нет и нет!

Эти мысли летели у него в голове, пока по его просьбе адъютантура округа устанавливала местопребывание Гаусса. К тому времени, когда произошло соединение, Шлейхер был уже спокоен. Вернее, казался себе спокойным.

Хотя Гаусс и не мог видеть собеседника, Шлейхер натягивал на лицо маску непроницаемости, которую так хорошо скопировал у Мольтке и Секта. Он ждал секунду, вторую, когда услышит голос Гаусса. Он намеревался ледяным тоном спросить о времени и месте, удобном для неотложного свидания.

Но вот прошли уже и третья, и четвертая секунды ожидания, а Гаусса все не было на том конце провода. Наконец в трубке послышался голос, но это был не Гаусс, а всего только его адъютант.

– Господин генерал-полковник Гаусс находится на заседании. К большому сожалению, я не имею возможности соединить ваше превосходительство с генералом…

По тому, сколько времени потребовалось на установление простого факта, что Гаусс «находится на заседании», Шлейхер понял: никакого заседания нет, Гаусс попросту не хочет с ним говорить. И по одному тому, что это было передано ему через адъютанта, который, конечно, знал, что никакого заседания нет, Шлейхеру, несмотря на все самообладание, захотелось бросить трубку в стену. Но он сдержался и холодно бросил:

– Благодарю…

Словно бы ничего и не случилось. Хотя случилось гораздо больше, чем он мог думать за минуту до этого: теперь он знал, он был уверен: Рем не солгал. Гаусс боялся с ним говорить. Значит, Гаусс действительно…

Шлейхер вызвал кабинет Александера. Он знал, что в эти часы Александер должен быть на службе, но ему и тут ответили, что полковника нет. Он позвонил Александеру на дачу, тут же в Нойбабельсберге, но и там полковника не оказалось.

«Глупая случайность» старался уверить себя Шлейхер. Но теперь инстинкт подсказывал ему, что это вовсе не случайность, а первые признаки той страшной пустоты, которая образуется вокруг человека, когда он выпадает из игры. Спокойствие покидало его. Он наспех предупредил Бредова, что сейчас будет у него, и отправился в Берлин.

Разговор с Бредовым не принес утешения: признаки того, о чем говорил Рем, были налицо, – тревожные признаки приближения развязки, которая в исполнении Гитлера могла оказаться ужасной.

Шлейхер очутился в тенетах тех самых интриг, которые он с таким искусством и до сих пор не изменявшим ему успехом плел в течение пятнадцати лет. Но он еще не мог и не хотел поверить тому, что дело непоправимо. Он говорил Бредову:

– Настало время показать ему когти.

Бредов молчал.

Шлейхер терял спокойствие:

– Мы должны дать ему понять, что нанесение мне какого бы то ни было вреда будет означать опубликование самых компрометирующих обстоятельств жизни этого животного, – в раздражении говорил он.

Бредов отвечал тем же молчанием. Он только с беспокойством поглядывал по сторонам, словно опасаясь, что стены могут слышать этот разговор.

Его молчание вывело Шлейхера из себя:

– Дайте мне бумаги, я сам составлю публикацию, которая в случае…

На этот раз Бредов не дал ему договорить.

– Бумаг… у меня нет.

Шлейхеру казалось, что он ослышался. У него едва хватило голоса, чтобы переспросить:

– Нет бумаг?!

Словно это выходило за грань мыслимого.

Бредов ответил было молчаливым кивком головы, но, видя выражение лица генерала, которому вот-вот сделается дурно, поспешил добавить:

– Я отправил их за границу.

– Сейчас… сейчас?

– Именно сейчас.

– Когда от них зависит все, зависит, может быть, моя жизнь?..

– Их нельзя было дольше держать здесь. Моя жена полетела в Швейцарию, чтобы положить их там на хранение.

Шлейхер уронил голову на руки. Едва слышно он бормотал:

– Вы сошли с ума, вы просто сошли с ума…

– Мы примем меры, чтобы получить копии, – сказал Бредов, но так неуверенно, будто и сам не верил в возможность того, что говорил.

– Вы сошли с ума! – повторил Шлейхер. – Когда улетела госпожа фон Бредов?

– Вчера.

– Куда?

Бредов снова опасливо огляделся и ответил неопределенно:

– В Швейцарию…

– Ах, боже мой! – воскликнул Шлейхер. – Они же все равно знают, куда она улетела. Они же давали ей заграничный паспорт.

– Паспорт взят… совсем не туда, где будут храниться бумаги, – ответил Бредов.

– А вы не думаете, что за ней могут следить и там, везде…

– Конечно, – Бредов пожал плечами. Как контрразведчик он понимал, что уберечься от слежки гитлеровской службы было трудно. – Но я надеюсь, что следит за нами не кто иной, как Александер.

– Как бы не так… Они давно знают наши отношения с Александером. Конечно, за вами, а значит, теперь и за вашей женой следит Гиммлер. И то, что он будет знать местонахождение документов, – просто ужасно, – тоном отчаяния проговорил Шлейхер.

Он поднялся с кресла и стал в волнении ходить по комнате. На своем пути он притрагивался то к одной, то к другой вещи, брал со стола первые попавшиеся предметы и тут же рассеянно ставил их на свое место.