Марсель Эме - Уран

Шагая по городу, Леопольд слегка поостыл, предавшись воспоминаниям об Андромахе. Все эти людишки, что крутятся подле вдовы Гектора, так же мелки и ничтожны, как этот Рошар. Злопамятные, помышляющие только о постельных делах. Как говорила вдова: «Откуда слабость в вас, великом человеке?» Когда имеешь дело с такой достойной женщиной, думал он, негоже помышлять о всякой ерунде. Лично ему, Леопольду, было бы стыдно, особенно если учесть, что уж в чем, в чем, а в женщинах недостатка не бывает, когда у тебя отложено кое-что в заначке. Он принялся рисовать в воображении картину бегства, в котором себе самому отводил роль бескорыстного героя. Вот он вечером приходит во дворец Пирра, подкупает привратника и ночью проникает в покои Андромахи. Вдова как раз плачет горючими слезами из-за этого царственного кобеля, который опять домогался ее руки. Леопольд уверяет ее в своей почтительной преданности, обещая, что скоро благодаря ему она окажется на свободе, не затратив на это ни гроша, и в заключение говорит: «Сынка тащите, и смываемся украдкой». Эти слова Леопольд повторил про себя несколько раз, находя в них странное, волнующее удовольствие. «Сынка тащите, и смываемся украдкой». Ему показалось, что на горизонте его мысли забрезжил некий таинственный свет. Внезапно он остановился посреди улицы, сердце у него заколотилось, и он нараспев продекламировал:

Черт побери, да это же стих, всамделишный александрийский стих! А какой ритм, какое величественное равновесие в паузе: «Сынка тащите, и…» В восторге Леопольд неустанно твердил про себя сочиненный стих, опьяняющий его своей музыкой. А вокруг между тем ничего не изменилось. Все так же сверкало солнце, хлопотали хозяйки, и жизнь продолжала свое привычное течение, словно бы ничего и не произошло. Только теперь Леопольд начинал осознавать, сколь одиноко духу посреди мирской суеты, но, открыв это, он ничуть не опечалился, а, напротив, почувствовал себя счастливым и гордым.

Оказавшись близ станции, он вернулся к реальности и думал уже лишь о цели своего похода. На станцию, которая как раз являлась границей между развалинами и уцелевшей частью города, не упала ни одна бомба. Для сторонников маршала Петена это служило неиссякаемым источником иронических замечаний, ибо бомбометатели не попали ни в одну из намеченных целей, каковыми в городе могли быть только станция, мост и завод. Хотя национальная принадлежность бомбометателей так и не была установлена точно, никто в Блемоне не сомневался, что это либо англичане, либо американцы, но все притворялись, будто верят, что это немцы. В первые месяцы после бомбежки можно было даже определить политические взгляды человека по тому, как он о ней упоминал. Участники Сопротивления и сочувствующие избегали всякого прямого намека на сей исторический факт. Плохие же патриоты, напротив, охотно прохаживались по поводу жестокости бошей или их неумелости, делая это с подчеркнутой усмешкой и произнося слово «боши» как бы в кавычках. Впрочем, довольно скоро они поняли, что подобными эвфемизмами выдают себя с головой, и впредь иронизировали на этот счет лишь в узком кругу единомышленников. В официальных же речах — например, в выступлении префекта, приехавшего на церемонию заселения первого построенного деревянного барака, — разрушение Блемона приписывалось нацистским варварам. Однако недели две спустя кто-то из коммунистов открыто заявил, что в трагедии повинны американцы, причем подразумевалось, что это было известно всем с самого начала.

Леопольд знал точно, где работает Рошар. Главное состояло в том, чтобы добраться до станции и пересечь пути прежде, чем его смогли бы предупредить. На привокзальной площади он, словно по наитию, зашел в кафе «Путешественник». Там за одним из столиков в компании с двумя другими железнодорожными служащими и впрямь сидел Рошар.

— Пойдем, — сказал ему Леопольд, — у меня к тебе поручение.

С этими словами он взял его под руку и повлек к выходу.

— Что тебе надо? — спросил Рошар высокомерным тоном, не сумев, впрочем, скрыть охватившей его тревоги.

— Вначале найдем местечко, где можно спокойно потолковать.

Все так же под руку они зашли в скверик позади «Путешественника». Леопольд подтолкнул своего спутника к увитой плющом беседке и вошел туда вслед за ним. Место было прохладное, сумеречное и достаточно уединенное для того, чтобы не привлечь ничьего внимания. На железном столе посреди беседки, выкрашенном зеленой краской, стоял ящик с инструментом, соседствуя со старым сифоном в насквозь проржавевшей оплетке. Леопольд усадил Рошара на табуретку и сел напротив него.

— Я тебя слушаю, — сказал он.

Рошар, делая вид, будто собирается с мыслями, попытался незаметно от Леопольда дотянуться рукой до заднего кармана брюк.

— Руки на колени!

Рошар повиновался, но продолжал безмолвствовать. Из стоявшего на столе ящика Леопольд неторопливо извлек молоток и большой плотницкий гвоздь длиною с ладонь. Зайдя Рошару за спину, он приставил гвоздь к его макушке и слегка нажал, чтобы тот почувствовал острие сквозь фуражку.

— Если ты сейчас же не заговоришь, я вобью тебе этот гвоздь в голову одним ударом молотка — это так же верно, как то, что меня зовут Леопольд.

— Ну, я сказал жандармам, что газетчик прячется у тебя.

— Продолжай.

— Я так думал.

— Нет, ты так не думал. Расскажи, что ты сказал жандармам.

— Я сказал, что вчера вечером, часов около десяти, вроде бы заметил газетчика на площади Святого Евлогия — он мелькнул на свету от окон твоего кафе и сразу исчез. Это правда. Мне и впрямь показалось…

— Врешь. Если б ты его видел, то не стал бы дожидаться утра, чтобы сообщить жандармам. Продолжай.

— Еще я сказал, что, зайдя к тебе выпить стаканчик марка, я приметил у тебя в кухне того самого человека, которого накануне видел на площади.

— Признай, что все, от начала до конца, ты высосал из пальца.

— Конечно, я ошибся.

— Нет, не так. Скажи: я не видел ни газетчика вчера вечером на площади, ни кого-либо похожего на него сегодня утром, я не видел никого у тебя на кухне.

Рошар, похоже, заупрямился. Леопольд нажал на гвоздь и занес молоток. Доносчик сознался, что выдумал все от начала до конца.

— На что ты рассчитывал, когда шел на меня доносить?

— Ни на что. Я сделал это со злости.

Леопольд убрал гвоздь и молоток назад в ящик, и они под руку возвратились в кафе. Железнодорожники были еще там, а за другим столиком утоляли жажду шоферы грузовиков. Леопольд подвел своего пленника к стойке.

— Белого, — бросил он официантке.

— Будет сделано. А господину Рошару?

— Обойдется.

Он выпил стакан, расплатился и, не отпуская Рошара, повернулся к железнодорожникам.