Марсель Эме - Уран

— Парень-то балбес, но на его сестру достаточно взглянуть… В ней есть что-то… Она…

Генё сделал неопределенный жест и бессильно умолк.

— Я понимаю, что ты хочешь сказать, — подхватил Журдан. — По ее виду не похоже, что она способна спать с Ватреном. Если выражаться салонным языком, у нее есть душа, прелестная невинная душа, которая отражается в ее личике. Ну так вот, меня не проведешь. Во-первых, ни ты, ни я не верим в существование души. Во-вторых…

— Кончай, хватит. Не будем больше об этом говорить. Осточертело.

Генё принялся расхаживать по комнате. Проходя мимо одного из ящиков, служивших сиденьем, он пнул его ногой.

— Как ты разнервничался, — удивился Журдан. — Обычно такой спокойный…

— Ты прав. Меня взбесила эта история с Рошаром. Кстати, поговорим-ка лучше об этом. Надо что-то решать. После обеда я заходил в жандармерию. Все, что рассказывал Леопольд, — чистая правда, и Рошар, на мой взгляд, совершил серьезный проступок. До сих пор он всего лишь чрезмерно усердствовал. Теперь он перешел всякие границы. Согласен?

— Что ж, возможно.

— Рошар не из тех, на кого можно положиться. Он вообще с придурью. Верно?

— Я недостаточно хорошо его знаю, чтобы составить какое-то мнение.

Генё поведал молодому учителю о безобразиях, которые натворил Рошар, прикрываясь славным званием коммуниста. Все это явно дискредитирует партию в блемонском общественном мнении, сказал он. Что же касается личности этого человека, то Генё живописал его как тщеславного и жадного бабника, лишенного классового сознания и склонного к насилию и злодейству. Журдан слушал с интересом, однако, вопреки ожиданиям Генё, было незаметно, чтобы он разделял его неодобрение. Развеселившись, он с улыбкой внимал рассказу о подвигах железнодорожного служащего и выказывал даже нечто вроде удовлетворения.

— Ей-ей, этот Рошар не так уж и плох, — сказал учитель, когда Генё закончил свой рассказ. — По-моему, парень что надо.

— Ты что, одобряешь его гнусные проделки?

— Гнусные проделки… Видишь ли, наша точка зрения совсем не обязательно должна совпадать с точкой зрения нотариуса или полицейского комиссара. Я допускаю, что Рошар был немного крут, но уж мы-то с тобой как раз из тех людей, кто способен его понять.

— Понять что? — раздраженно спросил Генё.

— Ну, понять его самого, его рвение, наконец, то, что ты называешь гнусными проделками, — одним словом, все! — распаляясь, воскликнул Журдан. — По-твоему, я должен возмущаться человеком, который стремится сбросить с себя ярмо, у которого открылись глаза на всю постыдность его положения эксплуатируемого? Человеком, который страдал, исходил кровью, бесправным трудящимся, наконец-то осознавшим свой священный долг мести? Бойцом революции, который сражается за то, чтобы приблизить час расплаты со своими закосневшими в эгоизме угнетателями?

— Что ты городишь? Рошар никогда не страдал.

— Как это, никогда не страдал?

— Не вижу, когда бы он мог страдать. Его родители — крестьяне, они живут неподалеку. Сам он решил, что копаться в земле — занятие для него недостойное, и подался в железнодорожные служащие. Кто его эксплуатировал? Даже в оккупацию он ни в чем не нуждался — его всем снабжали родители.

— И все-таки он пролетарий, — зло бросил Журдан.

Генё побагровел, и ему стоило большого труда взять себя в руки и не высказать этому безмозглому школяру все, чего он заслуживал. Пока он обдумывал, как бы ответить посдержаннее, мысли его вдруг непроизвольно устремились к тому, что происходило в глубине квартиры. Ему очень хотелось верить, что между Мари-Анн и Ватреном ничего нет, но что ни говори, а Журдан, на чьи комментарии по этому поводу он решил не обращать никакого внимания, встретил по меньшей мере необычный прием. Почему она соврала, что Ватрена нет дома? Сама девушка не додумалась бы спровадить гостя — об этом ее должен был попросить Ватрен, если только ответ не диктовался самой обстановкой. Генё вспомнил, что часа в два, вернувшись из жандармерии, встретил на улице госпожу Аршамбо. Сам Аршамбо по субботам после обеда имел обыкновение проводить час-другой на заводе — это сказал ему сын консьержки, член партии. Брата Мари-Анн тоже, вероятно, не было дома. Значит, она осталась с Ватреном наедине. Наконец, эти загадочные слова, которые услышал Журдан: «Целый день любви». Старикан, вероятно, имел в виду полдня. И все-таки Генё не мог в это поверить. Он спросил себя, какое ему-то до всего этого дело. Влюблен он не был. Мари-Анн он находил пригожей, ладной, ему нравились ее открытость, порядочность, приветливость и простота в обращении, встречаться с ней в квартире было приятно. Нет, он не был влюблен и тем не менее при мысли о ней испытывал странное волнение. Ее изящество, манеры, а в особенности то, что она дочь главного инженера, играет на пианино, живет жизнью своего сословия — все вызывало в нем противоречивые чувства: глухое раздражение, нежность, сожаление, и иногда им овладевало острое желание сломать разделяющий их барьер и хоть в этом найти удовлетворение.

— Чувства оставь в покое, — сказал он. — В истории с Рошаром они ни при чем.

Такое вступление не понравилось Журдану. Намек, обращенный к столь сдержанному в выражениях партийному активисту, каким он считал себя, показался ему оскорбительным. Получается, нельзя уж и воздать хвалу пролетариату в лице одного из его представителей, каким бы он ни был, не рискуя навлечь на себя упрек в сентиментальности. К тому же в умеренных дозах сентиментальность и романтический настрой можно считать превосходным революционным материалом.

— Я не отказываюсь ни от одного из своих слов, — холодно заявил он.

— Как тебе будет угодно. Раз уж тебе так хочется видеть в пролетарии недоделанного уродца, это твое дело.

Генё умолк, давая себе время насладиться видом Журдана. Приятно было посмотреть, как тот яростно выкатывает глаза и возбужденно сопит.

— В общем, — продолжал Генё, — с Рошаром дело ясное. Ради сведения личных счетов он, ни с кем не посоветовавшись, натравил на человека жандармов. Тем самым он нарушил дисциплину. Но гораздо важнее то, что Леопольд, изобличенный коммунистом, иначе говоря — партией, так и не был арестован. В результате весь Блемон потешается над нами. Еще парочка таких проколов — и коммунизму в Блемоне крышка. Сам понимаешь, социалисты момент не упустят. А если Рошару не дать по рукам, он на этом не остановится, я его знаю. И чтобы ты яснее представил себе, какой он нам нанес вред, приведу тебе наглядный пример: бригадир, с которым я разговаривал в жандармерии, заявил, что задал Рошару выволочку. Хорошенькое дело: бригадир жандармов похваляется передо мной, что расчихвостил одного из наших! Как тебе это нравится?