Марсель Эме - Уран

— Ну-ну, не преувеличивайте, Монгла. Вы еще не старик. У вас еще есть желания, честолюбие.

— Нуль. В лучшие минуты я еще испытываю сожаление. Мне частенько случается вспоминать одного из своих работников, Обера. Он как живой встает у меня перед глазами в своем кожаном фартуке: то закатывает бочку в заводской двор, то в мастерской чинит бочонок, то он у перегонного куба, то в каретном сарае. Мастер на все руки. В жару и в холод он всей душой отдавался делу и всегда был доволен. Довольным уходил вечером с работы и довольным приходил утром. За работой он везде был как у себя дома, а я такого чувства — что я у себя дома, — пожалуй, никогда не испытывал, даже тогда, когда имел основания считать, что что-то собой представляю… Эх, как бы я хотел быть этим человеком — человеком, который выражает себя в делах рук своих…

Монгла прервал свои излияния: в кабинет вошел его сын, Мишель, и за руку поздоровался с Леопольдом. Это был высокий, плотный молодой человек со слегка одутловатым лицом, тяжелым подбородком и глубокими залысинами на лбу. Взгляд его карих глаз выражал уверенность в себе, но в грубоватых правильных чертах, проникнутых несколько вульгарным добродушием, уже начинала накапливаться усталость, которая подчеркивала намечающееся сходство между отцом и сыном.

— Что тебе нужно? — без тени приветливости спросил Монгла.

— Приехал Лонжюмье. Я провел его в гостиную. У него пятнадцать Ренуаров, два Сезанна, семь Утрилло, один Курбе, три Дерена, два Мане, один Лотрек, три Пикассо и с десяток других, уж и не помню кто.

— Они у него при себе?

— Нет, в Париже.

— Дорого?

— Я еще не успел как следует разобраться. Надо сперва поглядеть размеры. Как бы то ни было, если мы заберем все, он сделает скидку. Я считаю, тут раздумывать нечего. Ему, само собой, я ничего не обещал, наоборот. Чем меньше покажешь заинтересованности…

Монгла-отец провел ладонью по лбу и устало вздохнул, подумав о четырех набитых картинами ящиках, которые уже стояли у него на чердаке. Это обилие мазни лишь усиливало чувство опустошенности, ощущение, что он падает в бездну, увлекаемый своим непомерным богатством. Леопольд, которому имена Ренуара, Дерена и Лотрека ровным счетом ничего не говорили, тем не менее догадался, что дело пахнет крупными деньгами, и решил распрощаться.

— В общем, не забудьте о моем деле, — напоследок напомнил он Монгла.

— Не беспокойтесь. Я сейчас же выезжаю в Париж.

На обратном пути Леопольд и сам ощутил груз той усталости, что так угнетала Монгла. Размышляя над откровениями винодела, он испытывал все большие сомнения в его всесилии. Он вспоминал беспорядок и запустение, царившие в кабинете, человека с потухшими глазами, распростершегося на своих бумагах и наперекор отчаянию еще верившего в свою значительность. На улице Главной, когда взгляд его рассеянно блуждал по развалинам, осевшее мертвой глыбой в руках этого никчемного человечишки чудовищное состояние вдруг смутно представилось Леопольду как бы оборотной стороной блемонских руин. В этом усматривалась некая симметрия, и какое-то время он раздумывал о ней, так и не сумев, впрочем, точно определить ее смысл.

По-настоящему полуденный наплыв еще не начался, но Андреа уже подала с десяток аперитивов. Она устремила на мужа тревожный взгляд. Когда он оказался за стойкой, она вполголоса сообщила ему, что на кухне ждет Рошар. Проглотив двойную порцию белого вина, кабатчик направился к гостю.

— Я видел Ледьё, — сказал Рошар, вставая, — и мне удалось его немного разговорить.

Взгляд его затуманился печалью, и он добавил:

— Уже точно: сегодня.

— В котором часу?

Рошар развел руками. Леопольд сгреб его за шиворот и принялся трясти, называя мозгляком, тупицей и подонком. Железнодорожник, и не думая возмущаться, покорно сносил заслуженное наказание. Весь его вид выражал раскаяние и расстройство по поводу того, что не удалось довести до конца порученное дело. Увесистая оплеуха отбросила его к стенному шкафу, и торчащий из дверцы ключ больно воткнулся ему в спину. Он подбежал к Леопольду и смиренно проговорил:

— Я попытаюсь узнать и сейчас же вернусь.

— Ладно. На твою мерзкую рожу я сегодня насмотрелся уже достаточно. Слушай меня. Когда я сяду, будешь разнюхивать все, что касается меня, и, как что узнаешь, передавать моей жене. Понял?

— Понял.

— Дальше. Если через две недели — скажем, в субботу — я еще не выйду, ты уволишься со своей железной дороги и перейдешь подсобником в мое кафе. Харч будет, а если тобою будут довольны, заимеешь и немного карманных денег. А теперь мотай отсюда.

— Ну, до свидания, — сказал Рошар. — И будь спокоен. На меня можешь положиться…

— Ладно, хватит трепотни.

Леопольд вернулся за стойку и, обслуживая посетителей, проинструктировал жену. Она не без удивления услышала, что может рассчитывать на преданность Рошара. Даже располагай Леопольд временем, он затруднился бы объяснить причины этой внезапной привязанности, которую, впрочем, находил вполне естественной. Один за одним он выпил пять стаканов белого, а без пяти двенадцать, когда в заведение вошли жандармы, осушил бокал пива. Момент для ареста был выбран удачно. С мессы выходили верующие и, перед тем как разойтись, стягивались в кучки на площади Святого Евлогия.

Оставив берега реки, где, на взгляд Аршамбо, было чересчур много гуляющих, два приятеля углубились в поля по проселку, обсаженному молодыми деревцами. Они шли медленно, потому что Ватрен поминутно сбегал с дороги то влево, то вправо, чтобы склониться над цветком, полюбоваться возней насекомого или просто удовольствия ради пройтись по траве, издавая умильные восклицания и заливаясь счастливым смехом. Поначалу растрогавшись при виде столь искренней радости, которую он, увы, не мог разделить с учителем, Аршамбо в конце концов почувствовал раздражение. К тому же ему не терпелось начать разговор, который, по их общему мнению, удобнее и благоразумнее было вести за пределами квартиры.

— Вы только взгляните на этого кузнечика! — воскликнул учитель.

Он стоял на коленях в высокой траве, выпятив ягодицы и почти касаясь грудью земли. Аршамбо без особого воодушевления направился к нему и нехотя наклонился. У основания зеленого стебля сидел крупный зеленый кузнечик и, казалось, разглядывал обоих.

— Что за миляга! Я просто уверен: он прекрасно понимает, что мы не желаем ему зла.

— Почему бы и нет? — равнодушно отозвался Аршамбо.

Кузнечик скакнул и затерялся в высокой траве. Ватрен успел обнаружить другую козявку, но инженер, взяв его под руку, понудил подняться и вывел на проселок.

— Ватрен, я хотел бы серьезно с вами побеседовать. Прошу прощения, что навязываю вам этот разговор, который в силу обстоятельств нужен вам куда меньше, чем мне.