Дебора Леви - Горячее молоко

Александра угощает меня мармеладом из стеклянной вазочки.

— Если мы не выполним обязательства и просрочим выплаты долга, кредиторы с нас три шкуры сдерут.

Она рассуждает об экономическом кризисе как о серьезной болезни — заразной и пагубной. Долговая эпидемия охватила всю Европу, и, чтобы предотвратить дальнейшее заражение, необходима вакцина. Раньше в ее обязанности входило следить за поведением и распространением этой заразы.

Слушать ее — сущее мучение, хоть я и держу во рту мармеладку.

На улице светит солнце.

В солнечном свете есть нечто сексуальное.

Оказывается, перед рождением Эвангелины Александра устроилась в некий брюссельский банк. Рабочая неделя заканчивалась в пятницу, так что она имела возможность прилетать к моему «папуле».

Вот она разворачивает мармеладку — на сей раз попалась зеленая — и сует в рот.

— София, нам всем следует очнуться от этого кошмара и перейти на лекарства.

Мне подумалось, что Гомес, наоборот, удалил все таблетки из маминого списка, но обсуждать это с новообретенной мачехой я не стала.

Александра беспокойно сверлит меня карим глазом — тем, что поменьше.

— Не один год в мои обязанности входило помогать министрам финансов убеждать рынки, что все под контролем, и удерживать евро на плаву. — Она гладит мою новорожденную сестренку по спине, а сама то и дело слегка высовывает окрасившийся мармеладом зеленый язык. Уж не знаю почему. Может, из-за брекетов.

Александра всего на четыре года старше меня — и уже следит, чтобы евро оставался на плаву.

На подбородке у нее два прыщика. Может, отец привирает насчет ее возраста, а Эвангелина родилась от случайной подростковой беременности? Впечатление такое, будто Александра уже год ни с кем, кроме Кристоса Папастергиадиса, не общалась.

— Напрасно ты думаешь, София, что неконтролируемый выход из еврозоны не отразится на Америке.

Вообще-то думаю я об Ингрид, о той ночи, когда она смазала мои потрескавшиеся губы медом и мне стало казаться, что меня забальзамировали. Думаю я и о том, как мы с Хуаном ночью лежали на пляже; и о том, как при покупке шести бутылок негазированной воды, agua sin gas, в местном магазине сети SPAR мне приспичило купить на кассе летний выпуск одного глянцевого журнала с приложенным подарком — очками Жаклин Кеннеди. Правда, эти огромные солнцезащитные очки не были точной копией: на белой оправе автограф Джеки вывели греческими буквами, но мне все равно захотелось вырвать их из упаковки, тотчас же надеть и прогуляться среди кактусов по моему личному царству страсти в сопровождении своих возлюбленных — Ингрид и Хуана. Слово «Обесславленная», вышитое на шелковом топе, изменило мою жизнь гораздо круче, чем слово «евро». Обесславленная — это как луч прожектора, направленный в середину сцены. Мне случалось смотреть на этот освещенный круг из-за кулис, но даже в голову никогда не приходило, что в главной роли могу оказаться я сама.

Не знаю, сколько мне отмерено страсти.

У Александры левый глаз определенно меньше правого.

— Так вот, к вопросу о Соединенных Штатах, София.

Давно хочу побывать в Америке. У нас в «Кофе-хаусе» мой лучший друг — Дэн из Денвера. Приятно было ощущать его мощную ауру, когда я молола кофейные зерна и надписывала ценники для пирожных. Я скучала по тем временам, когда в кратких промежутках между приготовлением кофе с молоком мы с ним делали «звездочки» — прыгали, растопыривая ноги и поднимая руки, — а он привычно сетовал на отсутствие медицинской страховки. В последний раз, когда мы делали «звездочки», он стал размышлять вслух, не поехать ли в Саудовскую Аравию «срубить баксов» и не стоит ли ему подсесть на прозак, дабы примириться с тем, что женщины там не имеют права садиться за руль. Вспомнив эти его слова, я впервые подумала, что он, вероятно, подбивал ко мне клинья.

Жутко хочется нашего фирменного кофе.

Подсобка «Кофе-хауса» — дворец по сравнению со спальней в Афинах. Если Дэн теперь спит на моей постели, перепачканной чернилами, значит, он, наверное, каждое утро смотрит на цитату из Маргарет Мид, написанную маркером на стене? Вполне возможно, что кофейня сама по себе — это уже полевое исследование, которое всю дорогу было у меня перед носом.

Александра, не унимаясь, разглагольствует о возможной реакции биржевых рынков на вероятность развала Европы. Потом вдруг спрашивает, скучает ли по мне мама.

— Надеюсь, что нет.

При этих словах она помрачнела.

— А по тебе мама скучает, Александра?

— Надеюсь, что да.

— У тебя в брюссельском банке отдельный кабинет?

— Да, и кроме того, там три льготные столовые, да и отпуск по уходу за ребенком оформлен на выгодных условиях.

— А ты могла бы выйти на забастовку?

— В таких случаях положено в письменной форме уведомить работодателя. Ты что, антикапиталистка?

Конечно, ей хочется, чтобы дочь мужа от первого брака была анти-все-на-свете, поэтому я не утруждаю себя ответом. Александра вместе с мужем и ребенком поднялась на океанский лайнер, а я плыву совсем в другую сторону на утлом челноке.

Она говорит, что получает пятипроцентное бюджетное пособие на семью, поскольку является основным кормильцем. А у меня даже дома своего нет, только мамин.

— Твоя мама все еще любит папу?

— Отец никогда не поступается своими интересами, — отвечаю я.

Уставилась на меня как на сумасшедшую. Потом смеется.

— А почему он должен поступаться своими интересами?

С дерева над балконом спрыгнула белка и глазеет сквозь закрытое окно. Что она видит? Не иначе как три поколения одной семьи.

Почему отец должен поступаться своими интересами? Александра произнесла эти слова с большой легкостью, но все же вопрос ее порывом ветра пронесся над синей обивкой уютного дивана. Даже белку сдуло с дерева. А я поступаюсь своими интересами? Откинувшись на спинку дивана и заложив руки за голову, вытягиваю ноги. На мне шорты и желтый шелковый топ — подарок Ингрид. Александра пытается прочесть голубую надпись, вышитую над левой грудью. Сощурив глаз, тот, что поменьше, она шевелит губами и беззвучно произносит «Обесславленная». Хмурится — как видно, не понимает его значения, но стесняется спросить перевод.

Захлопав в ладоши, она прогнала белку.

У Александры — карьера, состоятельный зрелый муж и ребенок. Полагаю, что есть брачный контракт: за ней половина роскошной квартиры в дорогом районе и доля в судоходном бизнесе отца. Она верит в какого-нибудь бога. А я что? Живу не пойми как временной жизнью, в хибаре на краю деревни. Что мешало мне начать строительство двухэтажного коттеджа в центре?

Ни бог, ни мой отец не вписываются в сюжет моей жизни.

Я вся из себя — антисюжет.