Илья Горячев - Тьма кромешная

– Чуть не забыл. Вот краткое описание архива Штрандтмана. Точную копию мы отправляли и сербским коллегам. Ознакомьтесь на досуге, и жду вас завтра.

Радушно распрощавшись с профессором, выхожу на улицу. Месяц стал еще ярче. Зябко. Закидываю сумку на плечо и засовываю руки в карманы. Ветровка Paul & Shark от холода не спасает. Через пять минут подъезжает такси. Изрядно продрогнув, забираюсь на заднее сиденье и называю адрес.

Отель «Вереск». Останавливаются в нем почти исключительно гости университета. Спокойная, сосредоточенная академическая атмосфера. Кидаю вещи в номере и спускаюсь в бар. Заказываю грог и устраиваюсь в самом дальнем углу спиной к стене, лицом к входу – старые привычки диктуют всегда и везде выбор одного и того же места. Открываю фото, сделанное у профессора, и увеличиваю его. Не похоже на штат Мэн – сверху крупно отпечатано «Швейцария. Кантон Граубунден», а ниже мелкий текст на языке, который опознать я не могу. «Спроси у специалиста», – подсказывает внутренний голос. Открываю почту, прикрепляю фото, в графе to: набираю «Boris», высветилось: «Boris Balkan?» Утвердительный ответ. Борис – сын югославских гастарбайтеров, в 60– 70-х годах наводнивших Европу. В нем воплощается тот идеал, к которому стремился Гончаров, – широта славянской души и немецкая педантичность и точность. В Швейцарии Борис думает по-немецки, но дома разговаривает только по-сербски. Работая в банке с 500-летней историей, он одновременно совладелец букинистической лавки в Цюрихе. Разумеется, Балкан не его фамилия, это моя личная ассоциация с литературным персонажем. Попросив Бориса посмотреть фото почтовой наклейки и дать свой комментарий, закрываю планшет и жестом подзываю портье:

– У вас есть конверты с марками и гербовая бумага?

– Разумеется, сэр. Марки для отправления куда? – Учтивая вышколенность портье напомнила Бэрримора из «Собаки Баскервилей» с Ливановым в роли Холмса.

– В Европу.

– Минутку, сэр.

Портье на подносе приносит конверт и дюжину листов плотной, хорошей бумаги с логотипом университета в шапке. Поблагодарив, достаю перьевую ручку. Это специальная ручка. Только для таких писем. Ей. Из кармашка в «молескине» достаю дубовые листочки и перекладываю их в конверт.

Это наша традиция. Это моя необходимость. Рефлексии, соображения и потаенные мысли в эпистолярном формате отправлять О. Даже дома мы часто переписываемся, обмениваясь бумажными письмами. Всегда вдохновляла переписка Александра Васильевича [15]и Анны Васильевны.

«Всегда, встречаясь с потомками белой эмиграции, даже ненадолго, ощущаю покалывание в ладонях как от слабого электрического заряда. Сегодня в очередной раз это ощущение прикосновения к истории.

Я прикасаюсь ладонью к истории

Я прохожусь по Гражданской войне.

Как бы хотелось им в Первопрестольную

Въехать однажды на белом коне.

Они – это отзвук возможного альтернативного развития. Отзвук слабый, все более растворяющийся в окружающем, тем ценнее эти встречи.

Белым видением тает, тает

Старого мира последний сон,

Молодость, доблесть, Вандея, Дон.

Этот старый мир проступает сквозь глянцевую современность. Уверен, что старый мир был черно-белым, более строгим, выдержанным, эстетичным. Помню, в детстве спрашивал у бабушки, каково им было в молодости, когда все вокруг, да и они сами, были черно-белыми. Временами монохромное прошлое, приходящее теперь лишь во снах, кажется мне более реальным, чем все окружающее. Можно принять современность с привкусом попкорна, но если выбирать формат жизни, то 35 мм привлекательнее 3D. Впрочем, каждый из нас архитектор своего мира. Поэтому мой мир – это инкарнация XIX века. С проведенным в нее Интернетом. Избегаю больших городов, где нет черепичных крыш. Я живу в прошлом, которое в разных своих проекциях натянуто на настоящее. На уродливость современности всегда можно поставить «заплатку» из милого кусочка прошлого, которое, вполне вероятно, и существовало лишь в книгах да нашем воображении. Каждый из нас живет в своей индивидуальной реальности. Грубо говоря, тот, чья реальность стремится к миру комиксов, рано или поздно встретит Бэтмена или Капитана Америку. И вот в чьем-то мире Бэтмен будет вполне реален, но только в его мире. Люди, у которых голова отформатирована одинаково, встречаются случайно даже в многомиллионных мегаполисах, многими подмеченная особенность. Хотя физически, номинально все мы находимся в одной системе координат, в одном пространстве. Возможно, мы все – лишь персонажи чьей-то книги, ведь все вокруг сделано из слов, недаром же «в начале было Слово». Придумывая вымышленные миры, мы порождаем их, и точно так же кто-то, измышляя, порождает наши судьбы. Мы органически взаимодействуем с ними, влияя на повествование друг друга. Я всегда чувствую Вашу ладонь в своей руке. Мы с Вами строим только наш мир для двоих из этих слов-кирпичиков, пишем нашу общую книгу».

Перечитал. Поставил пропущенные запятые. Задумался… Да, вот что еще.

«P. S. Дубовые листики положите в шкатулку к медвежьему клыку с Карпат. Тотемные архетипы должны жить вместе».

И еще.

«P. P. S. Как думаете, а в каком мире живут аутисты? Вот бы посмотреть…»

Дастин Хоффман в «Человеке дождя» был одним из самых любимых персонажей в детстве, но спички считать, как он, я не мог. Зато сразу же, не задумываясь, мог назвать количество букв в любом слове. Это немного примиряло меня с тем, что я не умел свистеть и надувать пузыри из жвачки – очень важные в детстве навыки, – зато мне казалось, что во мне есть кусочек аутизма.

Грог практически остыл. Одним глотком допиваю, аккуратно складываю лист бумаги и запечатываю конверт. Перед сном нужно кое-что еще сделать, написать несколько коротких писем. Тимофею в Белград, пусть пришлет опись архива Штрандтмана, которую ему дал Вудвард, сличим на всякий случай. Волхву в Москву – как идет подготовка к поездке в Рим. Колчанинову – благодарность за очередной полезный контакт. Отправив три e-mail, делаю пометку в «молескин» карандашом: «Кол-в – отправить коробку сигар». Знаю, что, несмотря на возраст, это его слабость. Закончив, передаю конверт портье с просьбой отправить с утренней почтой и разбудить меня в 6:00.

Резкая трель звонка вырывает из объятий сна. Яркий луч весеннего солнца бьет в окно. Ненавижу пробуждения, особенно ранние. Сон – это маленькая смерть, и каждое утро, рождаясь заново, приходится всему заново учиться.

Быстрый душ. Спускаюсь в холл с папкой и планшетом в руках. Вчерашнего портье сменил новый. Заказываю завтрак, большую кружку американо с молоком и устраиваюсь в том же углу, что и вчера. Прихлебывая обжигающий кофе, включаю планшет, вхожу в почту. Есть новые письма. Первым открываю от Тимофея. В приложении PDF описание архива. Открываю файл, разворачиваю папку и начинаю сравнивать. Биография Штрандтмана, история архива, племянница из приюта в Мэне, ее завещание – пока все идентично. Описание собственно архива, обширная переписка (помечаю список фамилий в «молескине»), документы благотворительной миссии, созданной Штрандтманом в Белграде для помощи русским эмигрантам, статьи в сербской и эмигрантской периодике, несколько интервью, книги с пометками, несколько записных книжек, черновики, а вот и самое интересное, то, что сводит все эти материалы воедино, – мемуары Василия Штрандтмана. И тут текст в папке, врученной вчера Вудвардом, меньше на целый абзац. А в PDF он есть, и как раз описывает второй том мемуаров, где содержится анализ Штрандтмана причин начала Первой мировой и упоминается и та самая, утерянная телеграмма посла Хартвига! Логично, оформляя заявку на грант в НИС, белградские коллеги должны были на что-то опираться. А зачем тогда профессор Вудвард так откровенно и нагло лукавит?