Илья Горячев - Тьма кромешная

– Пытаетесь обратить свое предложение в своеобразную шутку? – Штабс-капитан криво усмехнулся. – Пожалуй, я многое забуду к утру, но навряд ли забуду ваши слова…

– В таком случае, Андрей Валентинович, позвольте напомнить вам еще одни слова, которые произнес как раз помянутый вами генерал Слащев, надеюсь, и они останутся у вас в памяти. – Он зашелестел страницами блокнота и, обнаружив искомую запись, с легким налетом пафоса в голосе зачитал вслух: – «Красные – мои враги, но они сделали главное мое дело – возродили великую Россию! А как они ее назвали – мне на это плевать!» – Захлопнув блокнот, журналист продолжил: – Господь сохранил вам жизнь в огне братоубийственной войны. Это значит, что ваше предназначение, а оно, очевидно, связано с Россией, еще не исполнено. Вы уже отдали жизнь родине, Андрей Валентинович. Такова ваша судьба, вы принадлежите ей. Вот вы говорите – бусидо, самураи, в окружении можно… Слышали, в прошлом месяце в Белграде отпевали поручика С.? Корниловец. Он себе из «парабеллума» полголовы снес. Сам митрополит Анастасий разрешил отпеть, мол, в 1919 году в окружении грехом это не считалось, а поручику здесь хуже, чем тогда в окружении было. Это, кстати, довод на вашу чашу весов. Так вот. Я отвечу вам, что наша случайная встреча – это промысел Творца, я указал вам путь выхода из окружения, а значит, вы уже не в кольце врагов. Неужели вы готовы сдаться и вам не интересно посмотреть, что будет дальше? Не будет ли именно это уступкой извечному врагу и его торжество над вами?

– Судьба, говорите? – усмехнулся штабс-капитан. – Ну пусть тогда она и решает! – Он хлопнул рукой по столу. – Решено! Орел – стреляюсь немедленно. Решка – поступаю на службу к вашим державным большевикам, будь они прокляты. – На ладони у него лежал истертый серебряный гривенник, старой, еще довоенной, чеканки. Неуловимое движение руки – и монета, кувыркаясь, ловко взлетела в воздух. В зените полета штабс-капитан резко поймал кругляш в кулак и тут же распластал на тыльной стороне левой руки, прикрыв ладонью правой. – Вне зависимости от результата благодарю вас, Константин Петрович, на миг я снова почувствовал себя так же, как в цепи под огнем красных. – В его зрачках плясали бесенята. По лицу его собеседника стекали капли пота. Впервые с начала разговора ему стало по-настоящему страшно.

– Вы просто адреналиновый наркоман, Андрей Валентинович, – с трудом владея языком от давившего напряжения, выдавил журналист. – Ну же, не томите! Что там у вас выпало?

– Не торопите, Константин Петрович. Дайте минуту. Я хочу прочувствовать этот миг. Давно не ощущал себя живым. – Его лицо парадоксальным образом приобрело самое умиротворенное выражение. – Я сейчас будто вышел из мира теней. – Он прикрыл глаза и расплылся в улыбке. – В сущности, результат не важен. Хоть и интересен. – Глубоко вздохнув и с шумом выпустив воздух из легких, он с наигранной веселостью воскликнул: – Ну что же, Константин Петрович, смотрите, что там судьба решила.

Отвернув голову в сторону, штабс-капитан медленно отнял руку и подставил монету под неровный свет лампы.

Декабрь 2016

Батарея теплая, хорошо около нее лежать, свернувшись калачиком. Только этот яркий свет… Спать… Спать… Сомлел. Из липких объятий сна вырвал резкий стук и окрик: «Ну-ка, не спать!» Почему не спать? Непонятно. Видел во сне колбасу. И маленькую девочку с косичками и бантиками. Она держала в руках колбасу. Яростно трется спиной о стену, поскуливая от укусов – как же достали эти блохи, никакого житья от них нет! А голову обрили. Вот зачем обрили? Дует из всех щелей, мороз на улице, вьюга завывает, голова мерзнет теперь. Урчит в животе. Крутит. Есть, есть, как же хочется поесть! Вроде бы уже скоро… Да, скоро… Вот! Еда, еда! Запахло едой. Ноздри затрепетали, с шумом втянул воздух. Да, да, сейчас будут кормить. Резкий продолжительный звонок. Точно, кормить будут! Рот наполнился слюной. Она закапала на скрипучие крашеные половицы. Заскрипели, заскрежетали друг об друга немногие оставшиеся осколки зубов. Миска теплого – почти горячего сегодня! Варева! Да-а. И даже кусочки мяса попадаются. Кожа. Косточки. Их в последнюю очередь обсосать и обгладать. Миску вылизать до блеска и обратно на место, на подушку у батареи. Хорошо, тепло, сыто. Приятная тяжесть. Но урчит. Урчит где-то в животе, в кишках. Давит. Побежал в дальний угол, там можно…

Ба-бах! Удар сапогом в дверь снаружи.

– Что за вонь?! – Загрохотали задвижки. – Нет, ты посмотри, эта тварь опять нагадила на пол! – неприкрытое отвращение к скорчившемуся у батареи существу написано на лице. – Осужденный, доклад!

Июнь 2016

Резкий, искусственный свет. Стойкий запах хлорки. Вялые комнатные цветы в салатовых горшках, развешанные на невнятно-желтоватых стенах. Сверху с портрета на одинаково подстриженных «в кружок» возящихся на полу детсадовцев ласково щурится Ильич. Нет обычного визга и гвалта. В палате тяжелая, густая тишина. Аляповатые рубашечки с шортиками на бретельках у мальчиков и платьюшки такой же нелепой расцветки у девочек. У всех нашита аппликация, у каждого своя – розовый слон, фиолетовый бегемот, белая сова. Такие же зверюшки нарисованы на их шкафчиках в коридоре и на их горшках. Не перепутаешь.

Кто-то из детей играет в кубики, кто-то лепит, кто-то рисует, но все это безмолвно. Изредка один наклонится к другому и что-то прошепчет одними губами. Все они словно обернуты в вату. А их лица серьезны и сосредоточенны, скорее надетые маски, а не живые физиономии. Нет гримас, ужимок, ухмылок, казалось бы обязательных в подобных заведениях.

Вася, как обычно, стоит у окна и смотрит на кружащиеся за стеклом в утреннем сумраке снежинки. Левой рукой он накручивает на палец вьющиеся темные волосы, он всегда так делает, когда думает. Тихий, задумчивый мальчик. В голове у него крутится одна и та же мысль: «Как же надоела эта пятидневка!..» Друзей в группе у него нет (не считать же другом девчонку!), а сам он, даже в сравнении с другими, очень молчалив и задумчив. Казалось, он путешествует где-то внутри себя, выныривая в окружающий мир лишь после очередного окрика воспитательницы: «Хватит витать в облаках!» В кармане он теребил игрушечного мышонка, краска на котором практически облупилась. Мама с папой подарили его перед своей проклятой командировкой, на время которой отдали Васю на эту пятидневку. Вот мышонок и был его единственным другом, с которым он только и общался. Нет, ну была еще Машка, но она-то, конечно, не в счет.

Незаметно подошло время обеда. Сегодня молочный суп. С пенками. Тот самый, который Вася терпеть не может. Его тошнило не то что от запаха, но даже от мысли, что надо положить ложку с этим в рот, а потом проглотить. Надо запихнуть в рот побольше хлеба, перебить вкус супа, чтобы не вырвало прямо в тарелку. Оттянуть этот миг, подуть на ложку, вылить обратно и снова зачерпнуть. Но за спиной стоит воспитательница и подгоняет его: «Доедаем до конца! Быстрее! Повар для вас готовил! Кто не успеет, тому первое положим во второе!» Доедал Вася слипшиеся комки переваренных макарон, плававших в тарелке с молоком, уже на мойке, стоя. Рядом бурчала посудомойка, она же по совместительству повар баба Люба: «Посмотрите, какие баре, суп им наш не нравится! В Африке дети голодают, капиталисты американские на них муху цеце наслали и голод, в который уже раз! Одно слово – буржуи! А наши дети от тарелки вкусного супу нос воротят…» Большая, даже необъятная и такая же шумная, бубнить она могла бесконечно, мастерски вплетая в поток своего сознания вчерашний выпуск программы «Время».