Алексей Притуляк - Санаторий

Кровь брали когда администрация чуяла недоброе, когда ощущалось какое-нибудь брожение в умах. Тогда объявлялся всеобщий день Донора, отдыхающих загоняли в терапевтический корпус и выкачивали по два стакана кровушки, а у тех, что поздоровей – у Молчуна, Виннету, Сто-Метров-Кролем и у Дефлоратора – брали по три. Конечно, никакого шоколада, горячего чая и спиртяги не полагалось. Обескровленные отдыхающие с саванно-бледными лицами ползли в корпуса и падали на кровати, стонали, блевали и матерились. Администрация вздыхала свободно. Никто не знал, кому и зачем надобилось столько крови, подозревали, конечно, что дело тут нечисто, ворчали, но до протеста не доходило – всё-таки, донорство дело святое. Да и какой протест без поллитры крови?

Вот до этого дня, до восстания, никто ничего точно не знал, а теперь всё узналось, благодаря Пузу, который по какой-то надобности крутился на дворе за хозблоком и видел, как санитары выливали на землю кровушку – вот так брали и выливали из какого-то грязного корыта животворную жидкость.

Пузу не поверили и наладили целую делегацию из тех, что легче всех перенесли день Донора – проверить. Бледные делегаты собрались, поползли кое-как. Вернулись с докладом, что да, несколько литров крови вылито во дворе терапии – стоит кровушка лужами, загустевает, и уже лакали из той лужи два местных кобеля.

Но даже и тут ещё сомневались: ну, мало ли, неизвестно же, что там за кровь. Может, старая, некондиционная, с истекшим, эт само, сроком годности. А может, свинью резали на хозблоке (хотя непонятно тогда, почему свинячьи кровя выносят из терапии, в день-то Донора как раз). Ну не хочется человеку верить в худшее, такая уж натура.

Но мало-помалу свели концы с концами и поняли, что надо действовать. О восстании, конечно, речи ещё не шло. Для начала взяли языка – Молчун сходил в отделение и притащил за шиворот мелкого санитарчика, испуганного не на шутку и слегка помятого в процессе пленения. Язык подтвердил, что да, забранная кровь никак не используется, потому что во-первых нездоровая она, а во-вторых, санаторий не больница и тут условий подходящих нет для её хранения и переработки – ну не колбасу же кровяную варить, в самом-то деле. Зачем в таком случае производят забор крови у отдыхающих, этого санитар пояснить не смог, но предположил правильно: для того, видать, чтобы не было поползновений к бунту. Так значит, этсамо, администрация бунта боится? – был вопрос. Боится, отвечал санитарчик, ещё как боится. Особенно в эти дни. А что с этими днями не так? – спросили его. Ну как же, сказал медработник, из-за Козлоборода этого вашего, которого порешили. Мало ли чего, вдруг контингент вздумает учинить беспорядки. Администрация и санитаров уже под ружьё поставила. Это как же? – спросили. – В каком таком смысле? Да в самом прямом, огорошил санитарчик: вооружили всех свободных от дежурства и держат в полной боевой готовности. А чем вооружили-то, шприцами да клизмами, что ли? – улыбнулись над незадачливым языком. Зачем же клизмами, – ухмыльнулся и он. В санатории полно оружия посолидней: винтари есть, и «калаши» и чего посерьёзней найдётся. Это откуда же столько всего? – насторожились отдыхающие – уж больно натурально держался санитарик, обычно не врут с таким видом. Пулемёт на вышке – это да, это известное дело, но чтобы вот так… А всё оттуда же, – сказал боец шприца и ваты. – Со складов. Раньше тут был военно-полевой госпиталь и часть стояла воинская. А у части был, как полагается, арсенал. Ну, и где же вся эта музыка хранится? – поинтересовались у языка. В подвале, под админкорпусом. Но вам туда не попасть, даже и не думайте. Там постоянная охрана и дверь кодовая.

Тут начали вспоминать предыдущие дни Донора и пытались увязать их с перипетиями санаторской жизни. И да, выходило так, что эти кровавые дни устраивались в периоды особой психологической напряжённости среди отдыхающих, вызванной теми или иными событиями – побегом, как нынче, ужесточением режима, наказаниями, очередным снижением качества питания. И про склады и воинскую часть что-то смутно вспомнилось – да, было что-то такое, ходили слухи.

Вот тут и зародился бунт – по старой русской традиции совершенно бессмысленный и столь же беспощадный.

Как-то само собой случилось, что во главе повстанцев оказался Ездра. В командование вошли также Харя-Кришна, Сто-Метров-Кролем и Клопомор – мужики бывалые, тёртые калачи, суровые и несговорчивые, все бывшие вояки.

Весь личный состав разбили на четыре взвода. Командование приняли на себя всё те же Харя-Кришна, Клопомор и Сто-Метров-Кролем. Четвёртый взвод доверили Дефлоратору, а Ездра, естественно, принял на себя верховное командование.

Прежде всего надо было вооружить личный состав созданной армии, потому что заточки, арматура и палки, оплетённые колючкой – это, конечно, хорошо, но хорошо для рукопашной, которая, как известно, есть последний аргумент пехотинца. Чтобы добыть что-нибудь посерьёзней, следовало в первую голову снять часового с вышки, тем самым заполучив для начала пулемёт и одновременно обезопасив себя от огня на поражение. Задача не из простых, тем более – средь бела дня, когда с вышки просматривается вся территория от края до края.

На вышке дежурили по-очереди два вэвэшника, разжалованные из рядов за превышение служебных полномочий. Чомба рассказывал, что видел как-то, случайно, рожу одного из них – и это была, по его словам, рожа прирождённого убийцы, даже глаза которого не отражают света – настолько они бездушны и мертвы. А уж Чомба-то к поэзии склонен никогда не был, а тем более не был трусом, у которого глаза велики, так что словам его приходилось верить. Второго стрелка не видел никто и никогда, и даже сомневались, что этот второй существовал на самом деле, что он не такой же полу-миф, как Сам.

Проблему караульного вызвался решить Виннету. Этот бугай, в плосконосом смуглом лице которого действительно было что-то индейское, с любым холодным оружием обращался так, что апачи и сиу топтались за углом, нервно раскуривая трубку мира. Виннету вооружился своим томагавком – кухонным разделочным топориком, когда-то давно украденным из хозблока, прихватил с собою Чомбу и Тошнота, и все трое ушли в дождь.

Достоинством вышки было её расположение – на взгорке, взятом в загородку из всё той же колючки, в которой оставалась небольшая калитка для входа-выхода караульных. Просто так подойти к ней было нельзя и любая попытка проникнуть за ограждение уже могла рассматриваться как акт агрессии со стороны отдыхающих. К недостаткам вышки относились самодельность (собрали её кое-как санитары под руководством кардиолога – бывшего плотника) и небольшая высота. Вот малая высота и сыграла роковую для караульного роль. Когда Чомба и Тошнот, старательно изображая из себя пьяных, в обнимку, горланя какую-то похабщину, прокуролесили пустырь и прислонились к колючке с противоположной от входа в загон стороны, часовой быстро перенёс внимание и своё и пулемёта на них. Тогда-то Виннету и метнулся крадучись к калитке. Брошенный его рукой томагавк врубился караульному в затылок. Через минуту Виннету уже карабкался по лестнице на вышку. Ещё через минуту вся прилегающая территория находилась под контролем повстанцев.