Борис Минаев - Ковбой Мальборо, или Девушки 80-х

Иру в редакции поздравили, подарили цветочки, всемером мы выпили бутылку советского шампанского, она была страшно рада.

Но со мной в этот вечер она никуда не хотела идти. Мама попросила ее купить какого-нибудь мяса на ужин. Ирка, сказал я, ну где ты сейчас купишь мяса, в нашем гастрономе нет мяса. Не знаю, сказала она, тогда котлет каких-нибудь. Ну ты иди, мне надо.

Огромными хлопьями падал снег. Было очень красиво смотреть на этот снег под фонарем.

Я тебе подарок принес, сказал я.

И достал грушу.

Она поднесла ее к глазам.

Хорошо, прошептала Авессаломова, я отнесу ее маме.

Я пожал плечами, повернулся и пошел.

Позднее она мне сказала, что груша ее поразила.

Такую грушу в те годы нельзя было купить в Москве. Только на Центральном рынке.

Но я был рад, что она отнесла эту грушу домой. В сущности, а чего бы я хотел? Чтобы она проглотила ее при мне, аппетитно слизывая сладкий сок с пальцев с обрезанными ногтями? Господи, какая ерунда.

Был только один день в нашей с ней короткой жизни, когда я был счастлив, около десяти минут, – тот день, когда мы сидели у забора Центрального статистического управления СССР, верней она сидела, а я лежал и думал о том, что Авессаломова очень большая, что она заполнила собой весь мой мир, как большой воздушный шар заполняет маленькую квартиру и уже не пролезает ни в дверь, ни в окно.

Мне казалось, что в этот момент и ей со мной было хорошо.

Умерла она лет через пятнадцать. К тому времени мы уже не общались, она была тяжело больна, но продолжала ездить в командировки и кого-то спасать. Ее хорошо знали в Генеральной прокуратуре, в Верховном суде, а она знала тонкости советского судопроизводства лучше любого адвоката и умела писать длинные, аккуратные, содержательные письма, после которых режим содержания могли облегчить, дело послать на пересмотр, а апелляцию принять.

Единственные в этой системе, с кем у нее всегда были контры, – это бывшие советские милиционеры.

Говорят, что именно они в тот день отравили ее специальной паленой водкой, и она умерла.

Отказали почки.

Я помню, как-то раз она приходила на работу со скейтбордом.

Я вышел ее проводить, чтобы посмотреть. Никогда не видел, как она это делает.

– Ну давай, – кивнул я.

Она улыбнулась и достала доску из огромной сумки, на которой было написано: «Олимпиада-80».

И поехала от меня по улице Правды, упрямо наклонив голову и объезжая редких прохожих.

Оля Рогачева (член ВЛКСМ с 1974 г.) пообещала Валерии Голубевой (член ВЛКСМ с 1975 г.), что сошьет ей платье «такого как бы платинового оттенка».

Вообще о Рогачевой было известно, что она какие-то вещи придумывает на ходу. И потом долго на них настаивает. Это было свойство ее характера, но, несмотря на это, никто ей не ставил в вину эти милые беспочвенные фантазии и все продолжали ее любить.

Однако это платье платинового оттенка почему-то не давало Голубевой покоя.

Она о нем много думала во сне и наяву. Черт его знает почему, но в рассказе Рогачевой ее зацепили какие-то детали – она почему-то ясно представляла себе эту «пожилую портниху, которая шьет на дому», и у нее «случайно» оказался какой-то такой отрез из роскошной ткани, и что она готова сшить «за недорого», и что Голубева «умрет», когда увидит, и вообще все это станет началом какой-то новой жизни, в которой она проснется как королева, а не как золушка.

Короче говоря, Валерия стала видеть платье во сне, но совершенно отдельно от себя – платье было живое, оно ходило, разговаривало, знакомилось с мужчинами, и это было даже как-то неприятно, потому что на самом деле Лера знала, что платье уже ей принадлежит и разговаривать само по себе не имеет права, не может, потому что она за него заплатила.

Вообще у Рогачевой было много таких разных историй удивительного свойства и содержания. Например, у нее был «роман с Гребенщиковым», наверное, как и у многих московских девушек в то время, он к ней довольно часто приезжал из Ленинграда, приходил всегда очень поздно, приносил дорогой коньяк, был человеком грубым и невоспитанным, но она терпела его хамство, потому что очень любила его песни.

– Хочешь, я тебя с ним познакомлю? – часто спрашивала она Голубеву.

Но Голубева не хотела…

Однажды Рогачева рассказала очень ярко и в живых подробностях историю своего случайного знакомства с Владимиром Высоцким – она возвращалась одна с концерта ансамбля народной музыки под управлением Владимира Назарова «Карнавал» (там у нее был знакомый музыкант, он играл на африканских бонгах) в киноконцертном зале «Россия», и вот она вошла в метро, уже около часа ночи, на площади Ногина, и вдруг к ней обратился какой-то мужик. Он стал ей рассказывать какую-то околесицу, ну просто нести всякий вздор, на который она даже не обратила внимания, – что он музыкант, что он очень устал, и что у нее очень красивые глаза, и что он очень нуждается в женском внимании, потому что жизнь его трудна и в чем-то даже непоправима, но она даже не посмотрела в его сторону, потому что «слышала такое уже сотни раз», и тут он другим голосом, немного иронично сказал:

– Девушка, ну вы хоть на меня посмотрите.

– Зачем мне на вас смотреть? – не поворачивая головы, ответила она.

– А вы все-таки посмотрите, – очень настойчиво сказал он, и она повернула голову и увидела улыбающегося Высоцкого.

Дальше он кого-то встретил и не поехал ее провожать, но это было уже не важно.

– А он был с гитарой? – нервно спросила Голубева.

Оля честно подумала.

– Не помню… – задумчиво сказала она. – Не обратила внимания. А что?

Все это было бы ничего и даже забавно, но вот это «платье такого платинового оттенка» вдруг совершенно расстроило их отношения.

Голубевой совершенно не хотелось про него слушать, а история между тем обрастала все новыми подробностями.

Обсуждалась, например, фурнитура. К этому платью была нужна очень дорогая фурнитура, а ее совершенно негде было достать в Москве.

– Ну понимаешь, там сзади будет… – и Рогачева начинала объяснять ей про петли, крючки, пуговицы, причем с такими подробностями, как будто оно было уже перед ней. Кстати, она сама умела шить, и очень хорошо.

Лере уже совершенно не хотелось про него слушать, про это платье, как вдруг однажды Рогачева сказала:

– На следующей неделе примерка!

Они долго договаривались о том, как пойдут к портнихе, во сколько, у какого метро встречаться, нужен ли задаток, какой замечательный сын у Марии Генриховны (так звали портниху), какая она вообще старорежимная замечательная тетка, что Лера получит удовольствие от самого процесса, что про деньги думать пока рано, там можно частями, и вообще Рогачева поможет, потому что она сама без ума от этого платья, и вдруг в последний день, когда Голубева уже начала по-настоящему волноваться, выяснилось, что портниха сломала ногу.