Елизавета Александрова-Зорина - Треть жизни мы спим

Через несколько дней она пришла в себя, хотя он уже и не надеялся, но у нее усилились боли в подреберье, слева и справа, и сильно заныли кости, словно в них вбивали гвозди, так что пришлось дать ей двойную дозу морфина, плеснув в рот буквально силой, отчего она впала в беспамятство и что-то все время бормотала, бредя во сне. В те редкие минуты, когда приходила в себя, она отбрасывала его руку, если он пытался гладить ее по щеке, как делал раньше, не трогай меня, отодвинься, не дыши мне в ухо, противно, перестань делать вид, будто ты мой отец, ведь мы оба знаем, что это не так. От лекарств или общего ухудшения ее тело покрылось синими пятнами, похожими на синяки, не хватало еще, чтобы кто-нибудь решил, будто он ее бьет, по ночам усилился кашель, и однажды она так сильно кашляла, что у нее пошла горлом кровь, значит, болезнь захватила и легкие, оккупировав все ее тело, вряд ли осталось хоть одно живое место. Вену в локтевой ямке было уже не достать, и он колол ее в предплечье или кисть, рядом с татуировкой, потерпи, девочка моя, сейчас станет легче. Не станет, отталкивала она его, ты же знаешь, что не станет, зачем ты все время врешь, и, пытаясь найти такое положение, чтобы меньше болело, стонала, и зачем я только вернулась сюда, мне было так хорошо без тебя, мы гоняли на скорости сто шестьдесят, удирали от патруля, который нас так и не догнал, швыряли камни в проезжающие скоростные поезда, набрали покупок в магазине на заправке и не заплатили, сбежав, а потом пили, пуская водочную бутылку по кругу, а еще я курила, но от этого меня долго рвало, и что было после, я уже и не помню. Он спал теперь не раздеваясь, в обнимку с портфелем, хотя вряд ли у нее были силы украсть деньги и тем более сбежать, и все же он чувствовал, что именно об этом она и думает, и ночью, мучаясь бессонницей и болью в бедре, он, приподнявшись на локте, ощупал свою грудь и заорал, девочка моя, поздно уже о чем-то жалеть и ненавидеть меня, ты сама захотела, чтобы я тебя увез, и я ни разу не заставил сделать то, что было бы тебе противно, смена грязных колготок и чистка зубов не в счет. Но она не ответила, скорее всего, просто притворялась, что спала, но, может, и правда ничего не слышала. Знаешь, разозлился он, ты ведешь себя как обыкновенный трудный подросток, и когда я был в твоем возрасте, отец лупил меня за такое ремнем с тяжелой пряжкой, но я не буду этого делать с тобой, потому как в наше время уже не принято бить детей, а жаль.

Он вскочил с постели, не выпуская портфель из рук, нервно заметался по тесной комнате, задевая углы мебели, и какого черта я все это затеял, сумасшедший дурак, вот чем это заканчивается, и, схватив бумажный пакет, набитый травкой, швырнул его в стену, так что пакет порвался, а травка рассыпалась по полу. А что, почему бы и нет, чего ему терять, подумал он и, нагнувшись, взял горсть травы, растерев ее пальцами, оглядевшись, нашел старую газету, оторвал от нее часть, завернул траву и прикурил, но едва успел пару раз затянуться, закашлявшись, как самокрутка сгорела, а он обжег пальцы, довольно сильно, так, что, сунув их в рот, ощутил, какие они горячие и соленые на вкус. В комнате стало дымно и запахло паленым, но он решил попытаться еще раз и, склонившись над тусклым ночником, вспомнив что-то из фильмов и скандинавских детективов, смастерил фильтр, из простой картонки из-под пакета от молока, затем оторвал кусок газеты и высыпал траву, на этот раз побольше. Бумага снова сгорала быстро, но комната теперь наполнилась не только дымом, но и сладковатым запахом, и он глубоко затянулся. Что ты делаешь, удивилась она, открыв глаза. Не поверишь, траву курю, просипел он и, еще раз затянувшись, так сильно зашелся в кашле, что из глаз брызнули слезы. Ну ты даешь, удивилась она и даже попыталась привстать, но у нее не вышло, дай мне тоже. Не разуваясь, он улегся рядом с ней на постели, приподняв ее, подсунул подушку под спину, чтобы ей было удобнее сидеть, на, затянись, детка, я читал, что эту штуку прописывают онкобольным для настроения и снятия болей, правда, не в нашей стране, а жаль. Затянувшись, он притянул ее и, открыв ей рот губами, вдохнул дым, а она засипела, словно не хватало воздуха, и испуганно схватилась за горло. Затем, сунув самокрутку ей в рот, он зажал пальцами нос, и она, сделав вдох, смешно выпучила глаза. Ну как, нравится, спросил он, снова зажав ей нос. Она шумно выдохнула дым и, облизнув сухие губы, рассмеялась, откинув голову, мне кажется, что меня надули гелием, как воздушный шарик, и если ты сейчас же не схватишь меня, я куда-нибудь улечу. А потом, прильнув к нему, обняла крепко, насколько хватало слабых сил, прости, что иногда бешу тебя, на самом деле ты лучший, и, обжигая дыханием, прошептала на ухо, слушай, мне кажется, или у меня одна нога стала длиннее, так что ею можно открыть дверь и постучать пальцами в соседний номер, и руки, что с моими руками, она вытянула их перед собой, разглядывая, они стали такими мягкими, будто кости растворились, и к чему такие руки, ни дать ими, ни взять, а впрочем, можно скатать их в рулон, чтобы не мешали.

У него закружилась голова, бешено застучало сердце, а внутри он ощутил такую сухость, как будто его, словно стираную простынь, скрутив, как следует отжали, не оставив ни капли воды. Накатила болезненная тревога, и он испугался, как бы не хватил инсульт. Она же, наоборот, хохотала, как сумасшедшая, и казалось, будто кровать плещется в клубах дыма и куда-то плывет, эй, останови ее, останови немедленно, а то я сейчас уплыву, и останешься тут один. Он положил руку на запястье, пытаясь измерить пульс, и весь взмок от страха. Прекрати, останови проклятую кровать, я не хочу никуда плыть, хохотала она и попыталась сойти, но, спустив ногу вниз, обнаружила, что под ней нет пола, боже, что же с нами будет, ты сумасшедший, знаешь это или нет. От смеха у нее началась сильная икота, и она попыталась задержать воздух, чтобы унять ее, но никак не могла справиться с душившим ее смехом и смеялась еще громче. В стену постучали, эй, потише там, ночь на дворе, и он, не удержавшись, рухнул с кровати. Ты убился, завопила она, не переставая хохотать, ты убился, что с тобой, и приступ смеха сидел на ней, оседлав, словно душитель, я не могу, я больше не могу, прекрати меня смешить, я умру от смеха. Он лежал на полу, уставившись в грязный, в разводах, потолок, и пытался отдышаться, а она, свесившись, держала его за руку, чтобы он не улетел в пропасть, разверзнувшуюся под кроватью вместо пола, но не переставала смеяться. Так они и уснули, держась за руки, а проснулись оттого, что умирали от голода, и ему пришлось в четыре утра бежать в круглосуточный магазин за шоссе, нужно было только перейти широкий пешеходный мост. Для нее он взял детское питание, которым приходилось кормить ее в те дни, когда слабый организм больше ничего не принимал, а для себя хлеб и кольцо колбасы и начал откусывать уже у кассы, с трудом проглатывая непрожеванные куски, а охранник магазина, мявший в руках незажженную сигарету, не сводил с него глаз, то ли он вел себя странно, то ли лицо почему-то казалось охраннику знакомым.