Миранда Джулай - Первый нехороший человек

– Доктор Бинвали говорил, мне можно секс через два месяца.

Я улыбнулась, как чья-нибудь нервная тетушка. Этот вопрос не поднимался с того первого дня. Некоторые женщины просто целуются, гладят друг друга по спинке и на этом всё. Я задумалась, не вернется ли ее былая свирепость. Может, будет как в симуляции. Мы, может, начнем с «парковой скамейки» – она схватит меня за грудь. Но я не стану отбиваться, а просто позволю ей меня изнасиловать. Надо ли нам будет приобрести резиновый пенис? Я видела лавку таких штуковин в универмаге на Сансете, рядом с зоомагазином.

– Мышцы, – сказала она. – Не будут сжиматься.

Оргазм. Вот чего ей не видать два месяца.

– Но я могу тебе. Если хочешь.

– Нет-нет, – быстро сказала я. – Давай подождем. Пока обе не сможем. – Мне нравилось так разговаривать – чтобы оставлять глаголы за скобками. Может, мы их никогда и не произнесем.

– Ладно, хорошо. – Она сжала мне руку. – Надеюсь, смогу столько прождать, – добавила она.

– Я тоже, ждать очень трудно.

Я проснулась внезапно, как пассажир самолета, – на миг почувствовала, как высоко нахожусь, и пережила соответствующий ужас падения. Три часа ночи. Мы его оставили. Крошечного его. Он был один в реанимации, лежал в пластиковом ящике. Ох, Кубелко. Внутри меня сгущался вой; боль казалась нечеловеческой. Или, может, это мое первое человеческое чувство. Оденусь и немедленно поеду в больницу? Я подождала, чтобы понять, поступлю ли так. Глянула на ее золотые волосы, разметанные по подушке, которую я обычно клала между ног. Ничто из этого не продлится долго. Это все нелепая греза. Я выпихнула себя из сознания.

Радио и солнце неистовствовали.

– Какую музыку ты любишь? – спросила Кли, перебирая трескучие станции. Я протерла глаза. Свое радио с часами я всегда использовала исключительно как часы.

– Спорим, тебе вот это понравится. – Она задержалась на кантри и глянула на меня. – Нет? – Покрутила дальше, вглядываясь мне в лицо. Пронеслось несколько видов разной гремучей и удручающей музыки.

– Может, вот эта.

– Эта?

– Мне нравится классика.

Она включила погромче и улеглась, обняв меня. Любимой музыки у меня не было. Рано или поздно придется ей это сказать.

– Вот эта может быть нашей песней, – прошептала она. Ей не терпелось обрести подругу жизни.

Мы дослушали до конца, чтобы узнать название; песня оказалась невыносимо долгой. Наконец послышался снобский британец. Мы только что прослушали грегорианский хорал VII века под названием «Deum Verum» [20].

– Необязательно, чтобы это было нашей песней.

– Поздно.

Джека мы навещали каждое утро и каждый вечер. Заходя в реанимацию в больничных рубашках и с чистыми руками, я всякий раз страшилась новостей, но он ежедневно становился все крепче. Кли считала, что нам уже ничто не угрожает, и, похоже, так оно и было: все медсестры говорили, что он самый крепкий белый младенец, каких они вообще видели. Мы преобразовали гладильный чулан в детскую и купили ползунки, подгузники, салфетки и колыбель, а также пеленальный столик, пеленальную доску и пеленальную простынку для пеленального столика, и мягкий поддон под названием «спальник», и набор первой медицинской помощи, и ванночку в форме кита, и детский шампунь, и детский тряпицы для мытья ребенка, и полотенца, и одеялки, и салфетки для срыгивания, и писклявые игрушки, и тряпичные книги, и видеомониторчик, чтобы следить за младенцем, и сумку для подгузников, и бак для подгузников, и дорогой личный прибор для откачки молока, а к нему – персональный ящик для переноски. До того, как Джек сможет брать грудь, оставалась еще по крайней мере неделя, но он уже пил ее молоко через трубочку.

– У него сильный мотор, – приговаривала Кли с нежностью. – В точности такой же, как в строительных инструментах и в блендерах, которые профессиональные пекари для теста используют. В точности такой же. – Она носила лямку ящика поперек груди, как велосипедную курьерскую сумку.

Гулять по магазинам оказалось новым удовольствием, как и сидеть в машине, или в ресторане, или идти от машины до ресторана. Каждый раз со сменой декораций мы тоже делались полностью новыми. Мы слонялись по универмагу «Глендейл-галерея», рука об руку, гордо вскинув головы. Мне нравилось смотреть, как мужчины пялились на нее, и как менялись у них лица, когда я брала ее за руку. Я! Женщина, по возрасту совершенно не подходящая – да и вообще никогда не подходившая, даже в соответствующем возрасте. Тот, кто сомневается в удовлетворении, какое можно получить от не слишком умной подруги вполовину младше, просто никогда такой подруги не имел. Это приятно во всех отношениях. Все равно что носить что-нибудь очень красивое и при этом есть что-нибудь очень вкусное, постоянно. Филлип знал – он знал и пытался мне это сообщить, но я не слушала. Не могла не думать, слыхал ли он вести о нас с Кли.

Она была не просто молода – она была рыцарь: придерживала двери, носила сумки – ни за что не платила, поскольку денег у нее не было, но показывала, что́ будет на мне хорошо смотреться. Отвела меня в магазин белья, чтобы я подобрала себе «занавески», как она выразилась. Выбранное ею было все кружевное и девчачье на вид, совершенно неприличное для человека моего возраста, с моим телом. Жесткие лобковые волосы «соль с перцем» торчали из тюлевых розовых трусиков, но она не обратила внимания – просто попросила меня надеть их сразу в примерочной.

– Занавески нацепила?

– Да.

Она обняла меня за плечи.

Когда Тэмми Свиной Лик спросила нас, были ли мы тело к телу, Кли и я покраснели. Мы ни разу не были вместе нагишом.

– Прикладывать к телу помогает регулировать сердечный ритм и дыхание малыша, и, конечно, это полезно для связи мать-ребенок.

– Нет, – прошептала я, сообразив, о чем речь, – мы его еще не прикладывали к себе.

– Кто первый?

– Шерил, – быстро сказала Кли. – Потому что мне очень нужно в туалет.

Тэмми глянула на меня. Она думала, что я – мать Кли, вплоть до того, как увидела нас целующимися в лифте. Я сняла блузку и лифчик и повесила их на спинку стула. Тэмми подобрала Джековы трубки и провода, осторожно поднимая его из ящика. Он гримасничал и извивался, как гусеница. Она положила его мне между грудей и обустроила ему конечности так, чтобы его кожа и моя соприкасались как можно больше, а затем укрыла нас розовым хлопковым одеялом. И ушла.

Я глянула назад. Кли была в туалете. Грудка Джека надавливала на мою и отступала; приборы молчали. Он засопел, и его громадные черные глаза метнулись вверх.

Привет, – сказал он.

Привет, – сказала я.

Мы оба ждали этого с тех пор, как мне было девять. Я откинулась и попробовала расслабиться, накрыв ладонью обе его ноги и попу. Я чувствовала себя статуей чего-то добродетельного. Вот оно. Вот оно в самом деле . Пребывать в этом мгновении было трудно, оно скакало, как солнечный зайчик. В другом конце палаты Джей Джей устроился на груди у своей матери в том же положении, укрытый таким же розовым одеялом.