Андрей Филатов - Sugar Mama

– Лански? – наморщила лобик Мишель.

– Это родной брат самого Мейра Лански, одного из боссов мафии. До революции братья держали на Кубе все гостиницы и казино. Старуха до сих пор помнит, что пенис Джейка был не длиннее его указательного пальца. Она показала мне свой скрюченный палец, и я хохотал на весь квартал! Но бумаги у нее тоже не было… Зато старуха хранила печатную машинку фирмы «Ройяль» модели «Эрроу» № 1205024, на которой она когда-то работала. Точно такая же была у Хемингуэя, и различаются они всего на две последние цифры в номере. На машинке Хемингуэя стояли цифры 1205047. Возможно, их даже сделали в один день. Я был потрясен!

– Почему ты не рассказывал мне этого раньше? – спросила Мишель.

– Видишь ли, – негр достал еще одну сигарету, – я боялся, что если ты будешь знать все с самого начала, то обязательно выдашь себя. Русский все же не мальчик. Общаясь с ним, я понял, что любую, даже самую маленькую фальшь в таком чувстве, как любовь женщины к мужчине, он наверняка заметит. Этот человек способен загореться мгновенно, и чувства притупят его логику, но рано или поздно способность к анализу все равно проявит себя. Это как отложенная память. Идешь по улице и вдруг вспоминаешь, что торговка, у которой несколько дней назад ты покупала на этой же улице копченую свиную ногу, вела себя как-то не так. Ты заметила это боковым зрением, но не придала значения, и только в памяти осталась напряженность ее губ, когда она улыбалась, предлагая тебе товар. На следующий день свиная нога, за которую ты отдала десять долларов, протухла, и ее пришлось выкинуть. Ты чувствовала, что тебя обманывают, но голод притупил твой разум. Любовь притупляет разум намного сильнее, но все же я решил, что тогда тебе было рано знать настоящую историю. Ты ведь поверила, что это копия рукописи Хемингуэя?

– Ни секунды не сомневалась.

– А почему?

– Я знала, что ты давно собираешь старинные книги, и это нормально, что у тебя действительно есть эта копия.

– Видишь… – Негр развел руками. – Поэтому я и подумал, что сначала русский должен полюбить внучку рыбака, с которого Хемингуэй написал своего Сантьяго, и тогда нет сомнений, что он поверит и в подлинность копии.

– Он открывает ее, как Библию, и радуется каждой строчке будто ребенок, – сказала Мишель.

– Ничего удивительного, – согласился негр. – Когда мне наконец-то удалось найти бумагу, я еще и танцевал на письменном столе в библиотеке Тринидада.

– Ты нашел ее в Тринидаде? – удивилась Мишель. – Это же так далеко от Гаваны!

– Мне повезло – вот и все. Один парень оттуда принес мне партию книг, и я спросил его, может ли он найти листы печатной бумаги годов пятидесятых или что-нибудь вроде этого.

«Такая сгодится?» – показал он бумагу, в которую был завернут его гамбургер.

Я осмотрел засаленный лист и разглядел, что этой бумаге уже порядочно лет. В тот же день мы уехали в Тринидад. Ты не представляешь, что со мной было, когда я раскрыл пачку бумаги, которую уже и не думал найти! Внутри оказалась вложенная этикетка, на которой по-английски было напечатано: «Crane&Со, 1956 год» и указаны формат, вес и количество листов в пачке.

Точно не знаю, на чем писал Хемингуэй, но Crane&Со – старейшая американская компания. Думаю, папа Хэм остался бы доволен моим выбором. Потом я взял у той самой старухи печатную машинку, договорился с машинисткой, и три дня, не выходя из комнаты, мы печатали с ней под двойную копирку. Я просил девчонку не торопиться, потому что навряд ли Хемингуэй, сочиняя повесть, мог печатать так же быстро, как это умеет делать она.

Листы копировальной бумаги я протер ватой, чтобы убрать слишком свежий слой краски. Пока машинистка печатала, я побывал на сайте библиотеки Кеннеди, в которой хранятся подлинные рукописи книги «Старик и море». Их оказалось две. В одной – ровно сто страниц, в другой – на шестнадцать больше. Когда мы закончили печатать, у нас вышло ровно сто страниц. «Значит, – решил я, – у нас вышла копия первой рукописи». Рассматривая фотографии на сайте, я обнаружил, что во времена Хемингуэя издательства платили авторам за количество слов.

– И сколько же Хемингуэю платили за слово? – поинтересовалась Мишель.

– Понятия не имею.

– Так как же ты догадался?

– На каждом листе рукописи, в правом нижнем углу, были проставлены карандашом подсчитанные слова. «Зачем же еще Хему нужно было подсчитывать слова?» – решил я.

– И в копии ты сделал то же самое, – поцокала языком Мишель.

Тичер сдержанно улыбнулся, разводя руками.

– Потом целый день я подбирал его почерк, пробуя написать от руки название книги. Чтобы «The Old Man and The Sea» выглядело натурально, пришлось открыть учебник химии и вспомнить, как состарить чернила. Наконец, осталось только скрепить рукопись. И тут я чуть было не ошибся. В рукописи Хемингуэя сорок первая и сорок вторая страницы вложены отдельно. Думаю, он переписывал их уже после того, как рукопись была скреплена. Беседуя с русским, я понял, что он тоже может об этом знать. Русский на память называл суммы, за которые были проданы прижизненные издания Хемингуэя, названия издательств, которые их печатали, годы издания и многое другое. Я видел перед собой человека, который поставил себе цель найти в Гаване прижизненную книжку Хемингуэя. Что ж, его можно понять… В городе, где стойка каждого бара пропитана любимыми коктейлями папы Хема, его книги приобретают особую ценность. Но русский не знал, что в Гаване этих книг давно уже нет. И я тянул время, обещая достать ему «Старик и море»… Дальше, моя маленькая Мишель, ты отлично сделала свою часть работы. Теперь в спектакле наступает последнее действие. Жаль, что нас никто не пригласит на поклоны и не наградит аплодисментами. Но, может быть, это и к лучшему… Молодым актрисам вредно внимание публики. Оно им льстит и вызывает тщеславие. Я полагаю, талант актера заключается в том, чтобы уйти со сцены после первого поклона. Это поможет уберечь от зависти стоящих рядом партнеров, которым его успех – как сахарный тростник в заднице. А режиссеру, на мой взгляд, вообще не следует появляться на сцене. Ему не нужна вся эта шумиха, ажиотаж, выкрики «браво», цветы и признания красоток. Режиссер – это творец, вершащий судьбы зрителей игрой актеров. Он – бог, а богу положено скрывать свой облик.

– Тичер, ей-богу, сегодня твой самый лучший урок! – не удержалась от похвалы Мишель. – Если бы с самого начала я знала, сколько сил ты отдал этому делу…

– Вот видишь, – улыбнулся негр. – Стоит все-таки иметь дело с таким партнером, как я?! Не волнуйся, девочка, осталось совсем немного, и жизнь улыбнется тебе. Главное, не давай волю чувствам. Русский доставил тебе удовольствие, пусть завтра тебе доставят удовольствие его деньги. А вот и наши мальчики! – неожиданно воскликнул негр, махнув кому-то рукой в сторону набережной.