Александр Карнишин - Числа и числительные [Сборник рассказов; СИ]

— Они? Твой Адам — один! И какая может быть здесь эволюция?

— Хм… Действительно. Как-то я не подумал. Ну-ка, успокой его. Займемся делом.

Времени еще не было. И сказать, сколько его прошло, пока он отодвинулся от стола, было невозможно. Миг ли пролетел? Вечность ли?

— Ух, ты…

— Да, вот так вот.

— Ни фига себе!

— Нравится?

— Можно потрогать?

— Ну, только если очень, понимаешь, очень осторожно.

— Гладенько как! Красиво. Это что?

— Это не что, а кто. Это женщина. Звать ее — Ева.

— Женщина! Это новый вид, да? А из чего ты ее сделал, что она такая красивая? Такая гладкая, такая приятная наощупь?

— Из кости вырезал.

— Ты мастер!

— А то!

— И что теперь будет?

— Ну, что будет… Вот Адам, а вот Ева. Это два человека…

— Постой! Но ты сказал что Адам — человек, а Ева — женщина?

— Кхм. Ну, да, сказал. В общем, они оба — люди, человеки. Только Адам мужчина, а Ева — женщина. Ну, как вот рыбы, гады разные — парами. Так и человеки — парами. Понял?

— Не понял… Это как? Какими такими парами? Они же разные! Адам этот — грубый, угловатый, шершавый… А Ева красивая, гладкая, изящная, тонкая. Не получится у них ничего! Разные они!

— Да, разные. Только никуда она не денется даже от такого грубого и шершавого, — с некоторой грустью сказал он. — Кость-то, из которой я ее вырезал, от него взята. Так что — никуда она не денется. Ну, ладно, читай, что там дальше-то?

— И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими и над зверями, и над птицами небесными, и над всяким скотом, и над всею землею, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле.

— Ну, вот. Благословляю, значит. Плодитесь и размножайтесь. А ты не подсматривай, не подсматривай. Пусть исполняют. Прямо сейчас пусть и исполняют.

— Такая красивая — и такой…, — с сожалением сказал Гавриил, захлопывая книгу.

— Ну, ладно, уговорил. Запиши там для памяти: да возлюбит мужчина женщину, да прилепится к ней, да станет ее защитой и опорой, ее радостью, ее…

— Помедленнее, пожалуйста, я записываю!

— Тьфу, ты. Все настроение сбил. Что там получилось? Ага, ага, так. Ну, добавь еще, чтобы цветы хоть раз в год дарил. Пусть будет. А то забудут же. А она действительно красивая.

Дурак… Ну, дурак же… Что его понесло вечером домой? Да еще таким вечером? Говорили же друзья, предупреждали, останавливали. А он, дурак распоследний, вырывался и кричал, что тачку возьмет, или просто на метро доедет. Потому что он практически и не пьяный — так, глоток шампанского по поводу. По обязанности, так сказать. Останься — гундели они шмелями, останься! А он нервно совал руки в рукава, промахивался, злился сам на себя, потому что ведь уже почти уговорили, а он не любил, когда его уговаривают. Если он чего решил — надо исполнять. Домой — значит, домой! Да хоть пешком, в крайнем случае! Что, холодно? На ходу не холодно! На быстром шаге даже и жарко будет. А пешком, да быстрым шагом, он по карте прекрасно помнил, всего часа два. Ну, или если все же на такси — так полчаса. Или если на метро, то час с небольшим, потому что надо будет дойти до метро, там доехать до центра и сделать пересадку, а потом снова ехать «вниз», на юг, домой.

— Все! Домой! — он вырвал рукав у придерживающего его Василия и шагнул за порог.

За спиной тут же плотно чмокнула тяжелая дверь, оклеенная литой резиной для бесшумности, глухо звякнули засовы. В глазок еще смотрел кто-то, но он уже раз-два, раз-два — прошел уверенно по коридору и свернул к лифтам.

Ну, вот… А теперь поиграем, как на компьютере.

Лифт пришел, скрипя и подрагивая. Половина кнопок были выжжены зажигалками, в углу каталась пустая бутылка сладкого шампанского того же сорта, что угощали на недавнем корпоративе. На зеркале губной помадой был нарисован карикатурный мужской член с улыбкой из которой вылетало облачко и надпись по-английски «Ай лав вумен».

Подумав, он нажал на кнопку второго этажа. Не хватало еще, чтобы внизу прямо в дверях перехватили. Тепленького.

Со второго, перегибаясь через перила и прислушиваясь, он почти пять минут спускался на первый. Медленно, почти не дыша, и ругая одновременно себя за все сразу. Ну, дурак, дурак же набитый… Сидел бы сейчас в теплой компании, отключив мобильник. Играли бы в преферанс, или по сети рубились в стрелялку какую-нибудь. Или даже порнушку посмотрели бы, со смехом пролистывая кадры.

Тс-с-с! Он замер на месте, не опуская поднятую ногу. Показалось? Вот опять, кажется…

Как в кино, присев на корточки, он быстро высунул голову из-за угла, и тут же скрылся обратно. Еще раз. Теперь посидеть, обдумать, что увидел, что ухватил взглядом. У консьержки темно — это плохо. Оттуда можно смотреть, получается, а он не видит, есть ли кто за темным стеклом. В холле пусто. Это хорошо. Но какой-то звук точно был — это опять же плохо…

Застрял?

Шаг назад. Осторожно, осторожно. Где-то возле лифтов был ящик… Вот! А еще смеются некоторые — зачем, мол, в наше время носить с собой нож? Вот для такого случая как раз. Крепкое лезвие поддело дверцу, пошатало, пошевелило язычок замка, что-то хрустнуло, щелкнуло, дверца распахнулась. Ну, и какой тут провод — куда? Крутились диски, подмигивали диодки, что-то жужжало. А-а-а! Некогда тут выбирать!

Он дернул вниз общий рубильник, погружая весь первый этаж в темноту, и тут же рванул вперед, придерживаясь левой рукой за стену. Вот угол, тут налево, прыжок, чтобы на трех ступеньках не поломать ноги… Черт! Чуть не упал! Дверь скрипит? Вперед! Он со всего маху влип в железную дверь, ведущую на улицу, а она почему-то не задержала нисколько, а скрипя распахнулась легко и широко, и он вылетел на улицу, распластавшись под грязным сугробом.

Есть!

Он приподнялся, окинул взглядом двор. Вроде, тишина? Никто не бежал следом, не преследовал. Никто не встречал впереди в засаде. Двор, замкнутый квадрат высоких домов с полукруглой аркой напротив подъезда, как будто вымер. Темные окна. Кое-где только мелькает свет на минуту — и опять темно. Как в войну прямо… Ишь, затаились. Лампочки горят над подъездами. Это он, выходит, как раз под лампочкой — на свету. Его же из всех окон видно.

Рывок вперед, с шипением припадая на ушибленную в падении ногу. Пригибаясь, как под обстрелом, добежал до детской площадки и присел за горкой, рассматривая черный зев арки.

Темно. Не видно ничего. Но если бы там стояли — курили бы наверняка. Были бы видны огоньки сигарет. Значит, ему опять повезло.

Под арку он ступил, настороженно прислушиваясь и принюхиваясь. Если уж не на слух — на запах всегда можно определить. Они пахнут иначе. Тут не перепутаешь…

Кажется, пронесло. В темном тоннеле — никого. И тихо, и пахнет привычно.