Симона Бовуар - Зрелость

Сартр и Дюллен вместе посмеялись над ловушкой, в которую угодили; тем не менее они сожалели об исчезнувшем миллионе. «Я все-таки поставлю пьесу», — сказал Дюллен. Мы не сомневались, что он выполнит свое обещание, но надо было набраться терпения.

Что касается меня, то Брис Парэн поговорил со мной в январе о «Самообороне»; он меня очень удивил, заявив: «В общем, Франсуаза — это замкнутая личность!» А ведь я наделила ее пристрастием и потребностью в общении, которые находила в самой себе. И еще он заметил, на мой взгляд, более справедливо, что у нее нет данных для убийцы. Он полагал, что роман стоит опубликовать, но хотел узнать мнение Полана. Тот держал рукопись довольно долго. В июне я вместе с Сартром пошла на встречу к нему на квартиру, которую он занимал напротив арен Лютеции; день стоял прекрасный, и я была немного взволнована. Полан с интересом спросил меня, действительно ли Дюллен похож на Пьера, персонажа моей книги. Он считал мой стиль слишком отстраненным и любезно спросил: «Вас сильно затруднило бы переписать книгу от начала до конца?» — «О! — отвечала я. — Это невозможно: прошло уже четыре года!» — «Ну что ж, — продолжал Полан, — в таком случае ее опубликуют как есть. Роман превосходный». Я не разобрала, делал ли он мне комплимент или полагал, что мой роман из тех, которые считаются хорошими с коммерческой точки зрения. Но главное, мою книгу приняли: она появится в начале следующего лета. Я испытала скорее не радость, а огромное облегчение. Меня заверили, что название «Самооборона» совсем не годится; мысленно перебрав множество фраз и слов, я предложила название «Гостья», которое и было принято.

Нам хотелось вернуться в свободную зону, чтобы сменить обстановку; говорили, что особенно легко перейти линию в Стране Басков; нам дали адрес в Совтере. Нас сопровождал Бост. Около полудня гид, на велосипедах, вывел нас на маленькую дорожку. «Ну вот — вы на месте», — сказал он через пятьсот метров; обедали мы в Наварренсе; гостиница была заполнена беженцами — по большей части евреями, — которые пересекали линию не ради собственного удовольствия и казались изнуренными. Мы совершили большую прогулку в Пиренеи; в высокогорных пейзажах было меньше блеска, чем в Альпах; особенно мне понравилась нижняя часть: Сен-Бертран-де-Комменж и его монастырь; Монсегюр, знаменитое логово, откуда альбигойцы долгое время бросали вызов крестоносцам Севера. Я показала Босту Лурд, протестантские глаза которого с изумлением взирали на базилику Розария и Непорочного зачатия с музыкальными статуэтками Девы Марии, фосфоресцирующими пещерами, чудодейственными пастилками; Сартр не пошел с нами: на некоторые прогулки он отпускал нас одних, а сам работал; так, однажды утром мы с Бостом пешком прошли от пика Турмале до пика Миди-де-Бигор: Сартр остался сидеть на пастбище на ветру и писал на коленях, вернувшись, мы увидели его, очень довольного, исписавшего под порывами ветра много страниц. Путешествие, однако, оказалось довольно утомительным из-за суровости подъемов и скверного состояния велосипедных камер: приходилось все время их чинить. Кроме того, мы очень мало ели. На обед мы покупали в деревнях фрукты и помидоры; ужинали мы обычно жидким супом и каким-нибудь дрянным овощем. Мясо было такой редкостью, что в записной книжке, куда я заносила только наши переходы, однажды я отметила: два мяса на обед! Найти мясо в отелях было нелегко, а спали мы нередко в сараях. Мы вновь увидели Фуа и вспоминали свой разговор на берегу горного потока накануне войны: не к такому после мы готовились. В Фуа Бост нас покинул, он поехал повидаться с друзьями в Лион, откуда должен был вернуться в Париж; он попался, пересекая линию, и две недели промучился в тюрьме Шалона. Когда он вышел оттуда, то шатался от голода и съел сразу два обеда. С восточных Пиренеев обходными путями мы добрались до Прованса. День ото дня все труднее становилось найти жилье и пропитание. Когда дорога шла вдоль виноградников, мы спускались с велосипедов и набирали килограммы винограда: это спасало нас от истощения.

В Марселе нищета была более ощутимой, чем в прошлом году; мы так любили этот город и снова с таким удовольствием смотрели американские фильмы, что задержались там на несколько дней; питались мы скверным хлебом, на который намазывали что-то вроде чесночного соуса без яйца, от которого жгло рот; это был чуть ли не единственный продукт в свободной продаже в лавках; мы успокаивали свое нёбо, поглощая зеленое или розовое мороженое, представлявшее собой всего лишь подкрашенную воду без всякого вкуса. В изобилии продавался «фруктовый мармелад», который производила бывшая группа завсегдатаев «Флоры», но он был неудобоваримее, чем шнурки для ботинок из «Золотой лихорадки». «Я понимаю слова Уильяма Джеймса: пудинг проходит проверку, когда его ешь», — сказала я Сартру. Возмущение наших желудков свидетельствовало о том, что большинство товаров, представлявшихся съедобными, на деле были совершенно несъедобными. Как у Чарли, у меня возникали чуть ли не видения, когда я проходила мимо ресторанов, где прежде мне доводилось есть зубатку с укропом, тунца по-монастырски, настоящий чесночный соус; мы видели, как туда входили хорошо одетые дамы и господа; того, что было у нас в кармане, не хватило бы и на одно посещение этих мест.

Несмотря на голод, который начал одолевать нас, я упорно хотела продолжить путешествие, и Сартр, не желавший лишать меня этого, не противился. Мы снова увидели район Эгуаля и Кувертуарад, мы сами удостоверились в том, что вычитали у Хайдеггера и Сент-Экзюпери: насколько при использовании различных средств передвижения мир по-разному открывается для нас; плато Ларзака, по которому мы ехали на велосипедах, совсем не походило на то, где мы в свое время топтали ногами саранчу; но каждое в равной мере обладало своей истиной.

Мы решили, что не нуждаемся в проводнике, чтобы добраться до оккупированной зоны, мы пойдем тою же дорогой, по которой пришли сюда. Мы сели в поезд на По: но наши велосипеды задержались в дороге, пришлось ожидать их целый день, а у нас не было больше ни единого су: в полдень мы съели фрукты, сидя на скамье, а вечером — ничего. На следующий день в Наварренсе мы не нашли ни куска хлеба, ни помидора. Без помех перейдя линию, мы рассчитывали телеграфировать в Париж, чтобы попросить денег, но в пограничных департаментах посылать телеграммы было нельзя. Ситуация становилась критической. Подруга моих родителей проживала в двадцати километрах оттуда, на берегу Адура: я отправилась к ней. Мне одолжили денег и пригласили на обед: я отъедалась уткой и фасолью. Но Сартр отказался поехать со мной. Он так ничего и не ел, когда мы прибыли в Дакс, там он поужинал тарелкой чечевицы. Мы взяли билеты до Анже, ночь предстояло провести в Бордо: в отелях ни одного номера. Мы спали в зале ожидания. Путешествие длилось весь день по изнуряющей жаре; на остановках мы покупали все, что продавалось на перронах: эрзац-кофе, засохшее печенье. Не знаю, как у нас хватило сил, чтобы проделать еще двадцать километров на велосипедах. Добравшись до Ла-Пуэз, мы начали с того, что приняли душ, а потом бросились в столовую. Проглотив несколько ложек протертого супа, Сартр побледнел, попробовал подняться и, потеряв сознание, рухнул во весь свой рост на диван. Он пролежал три дня; время от времени ему приносили бульон и фруктовое пюре; открыв один глаз, он покорно опустошал свою чашку или тарелку и снова засыпал. Мадам Лемэр собиралась вызвать врача, когда внезапно он встряхнулся и заявил, что прекрасно себя чувствует. И действительно, он снова зажил нормальной жизнью. Я же похудела на восемь килограммов и покрылась прыщами.