Гаррос-Евдокимов - Серая слизь

Сначала до меня просто не доходит. Потом доходит… не полностью. Когда доходит окончательно, я дергаюсь, чуть не опрокидывая бутылку на пол, суюсь вперед:

– Видел… В Москве видел. Я разговаривал с людьми, с которыми он там тусовался… Хочешь, я прямо сейчас их наберу… сам спросишь.

– Ну набери.

Подтягиваю к себе валяющуюся тут же на койке куртку, нашариваю в кармане телефон… Кому я там звонил? Лике той самой. Жму клавишу… блок – отрубаю… Руки едва слушаются. “Списки вызовов”… “Набранные номера”… Листаю. Листаю. Московский код – 007095: ищу номера, начинающиеся с этих цифр… Вот! Нет, черт, это канал “Россия”… Ну?.. Где?..

Все. Больше ни одного московского номера в памяти. Ни Лики, ни – как его, который из ИксИксЭл? – Карена… Ни номера редакции журнала… Ну еще бы, с моей-то плотностью звонков – давно вытеснены следующими. А в телефонной книжке я их не сохранял, естественно.

Бл-лядь…

Поднимаю глаза на лейтенанта. Тот отслеживает мои манипуляции без особого даже интереса. Юсуф!

– Юсуф, – говорю Кудинову. – Юсуф Нурсалиев. Стрингер… военный оператор… бывший. Он знает Дейча. Знает, что он был в Москве в это время… что он с трэйсерами тусовался…

Так… Глотаю из пузыря. Кликаю телефонный справочник. … “Лера”, “ЛНТ”, “Макс”, “Маня”, “Ненашев”, “Ника”, “НТВ”, “НТВ-Лошак”… “Нурс”. Одна стилизованная трубочка на экранчике мечет в другую стилизованный дартс…

– Щас… – подношу к уху. Гудок. Другой. Третий. Не берут. Пятый. Не возьмут. Берут после седьмого. – Нурс?..

Потрескивающая заминка.

– Н-нет… Это Галя. Его… жена.

– Галя, добрый вечер. Извините бога ради, это Денис Каманин… из Риги… Я могу сейчас с Юсуфом поговорить?..

Снова заминка.

– Он… он умер.

…Анафилактический шок. Кардиогенный анафилактический шок. У Нурсалиева начались осложнения с ногой – воспалительный процесс… Врач выписал антибиотик, в ампулах. Галя сделала ему укол – ей пришлось неплохо освоить медсестринское ремесло… Потом объяснили, что так бывает: медикаментозная аллергия. Тяжелейший анафилактический шок: ураганное ухудшение состояния, кома… Остановка сердца – в “скорой” по пути в больницу.

– Точно эта?

– Точно… Он еще раз кликает прямоугольничек с вывалившей, оскалясь, едва прикрытые бубсищи коровой – уменьшенную обложку одного из номеров XXL, того, в котором статья про паркур. С упоминанием ФЭДа. И снова – безрезультатно. Не кликается. Глючится сайт. Бывает.

– Глючится, – говорю убито, – сайт…

– Я вижу…

– Но можно же найти этот номер… Журнал…

– Можно… Найдем.

– Есть письмо от криптозоолога… как его… Кондрашина, что ли… с ним Дейч в прошлом году на Чукотку ездил… в Якутию… в моем мейл-боксе… Давай, – суюсь к столу, отбираю мышку. Так… Так. Вот оно.

Кудинов читает письмо Кондрашина. Опять берет мышку, указывает курсором на адрес отправителя:

– Видишь адрес?

– Ну?

– На что заканчивается?

– На “ком”…

– И где ящик?

– На “Яху”…

– Мне тебе надо объяснять, что такой ящик любой может за полчаса сделать бесплатно?

Хочется завыть.

– Ты что… намекаешь… что это… я его создал?

Лейтенант не до конца поворачивает голову в мою сторону, косится молча, снова отворачивается к монитору:

– Ты говоришь, Дейч тебе письма слал? Да… слал…

– Из интернет-кафе… – говорю безнадежно. Не глядя на лейтенанта, бреду к койке, нагибаюсь, подбираю бутылку. Стоя к Кудинову спиной, всасываю несколько мелких глотков. На последнем возникает острое блаженное подозрение, что вот сейчас я повернусь – и никакого лейтенанта не будет. Я глотаю еще раз – подозрение переходит в избавительную уверенность.

Я поворачиваюсь. Лейтенант есть. По-прежнему стоит у стола, смотрит в экран. Смотрит на меня:

– Ты упоминал Глеба Лапицкого… Я, само собой, не от тебя сейчас это имя впервые слышу… Когда Плотникова стала пробивать автомобильный номер – я понял, что по твоей просьбе, – я его тоже проверил… И вот какая штука получается… Полтора месяца назад Лапицкий действительно пропал. Жене его бывшей пришло “мыло” якобы от его имени, что, мол, уезжаю за границу… лечиться… И адрес отправителя – аналогичный, “яхушный”. Только у погранцов в компьютерах значится, что ни хрена Лапицкий в последние пару лет границу не пересекал.

Когда литературные персонажи оказываются в таких приблизительно ситуациях, им, как правило, мучительно хочется проснуться. Мне сейчас хочется спать. Радикально. Ультимативно. Я понимаю, что мне надлежит как-то реагировать, что-то отвечать, хотя бы что-то соображать. Но в состоянии я только сесть обратно на диван, продолжая безмысленно моргать на Кудинова.

– …поговорил с твоими соседями. Они подтвердили, что розовый “ГАЗ-21” в последний примерно месяц частенько стоит возле вашего дома.

– Ты к чему клонишь? – вяло спрашиваю, прекрасно понимая – к чему.

Лейтенант, на меня не глядя, механически пристукивает по столешнице костяшками левой, механически слоняется взглядом по свалке на столе, механическим жестом изымает что-то из ее центра. Зажигалку. Вертит в руках. Скрежещет самодельным колесиком. Слегка отодвигается от неожиданно длинного языка бензинового пламени:

– Еще о твоих знакомых… С Владимиром Эйдельманом ты же был знаком? Где ты был семнадцатого ноября прошлого года? В день его убийства?..

– В Москве… По личным делам. К другу в гости… К Быкову, Дмитрию… Журналисту.

– Эйдельмана убили в Москве… так? Так. В то время, когда ты был там, так? Так. Убийцы не найдены, так?..

– Это не доказательство…

– Конечно. – Кудинов ставит зажигалку вертикально, на основание гильзы. – Не доказательство. Как и с Доренским, например. Показания, что ты с ним знаком был, есть. Показания, что он терпеть тебя не мог, – есть. Доказательств – нет. И с остальными то же самое… Якушев, скорее всего, был убит. Ты говоришь, не был с ним знаком. И свидетелей, могущих подтвердить обратное, нет. Уже нет. Кто мог быть такими свидетелями? Те, кто больше всего общался с Якушевым перед его смертью. Яценко, которого убили. Непонятно кто. Маховский, который исчез. Непонятно куда. Возможно, Шумская. Тоже пропавшая. Пропавшая вскоре после того, как ты пришел в студию на Пилс, где она танцевала, и стал про нее спрашивать. А когда увидел ее и увидел, что она тебя тоже узнала, – сбежал, вынося двери…

Я уже не воспринимаю того, что он говорит. Не только не понимаю – не пытаюсь. Более того, мне совершенно по барабану, что он там говорит и что еще скажет. Мне сейчас вообще все по барабану. Во-об-ще…

– …не только доказательств, не только общего мотива… Даже связи между жертвами никакой нет практически. Знаешь, серии… даже самые сложные… в них обычно все-таки общие признаки есть. А чем все… твои связаны – может, вообще никто бы никогда не допер. Я-то сам на тебя, считай, случайно вышел… Пришлось мне… – хмыкает: так, про себя… – в силу нюансов взаимоотношения наших силовых ведомств… “Ковчег” копать. А откуда дело нарисовалось, с чего хай пошел? С тебя. Ведь вдуматься если, без тебя вообще бы ничего не было: это ж ты в итоге Грекова с компанией запалил… А когда ты – незадолго перед началом процесса! – оказываешься свидетелем по делу о странном таком суициде… я, само собой, стал к тебе приглядываться… Но даже когда уже с тобой мне, в принципе, все ясно стало… все равно кое-что не очень пилилось. Слишком ты уверенно… и даже не то что уверенно – по-другому уверенно… Я всякого народу в принципе насмотрелся. Бывают, конечно, умные, хладнокровные… предусмотрительные… Все равно они иначе себя ведут. А ты – ты же вел себя так… не так, как будто все продумал, рассчитал, спланировал… а как будто убежден, искренне убежден – САМ, что ты тут ни при чем… Ну, поговорил я с психиатрами… Оказалось, что да, действительно, так вот тоже бывает… Трудно, конечно, это представить, я-то все-таки не психиатр, я с по-настоящему, серьезно больными дела не имею… До последнего, честно говоря, не очень верилось. Я, собственно, затем сюда и пришел…