Елена Артамонова - Исповедь Дракулы

Сбылась детская мечта, – я впервые оказался в Константинополе, однако эта поездка принесла только горечь разочарования. Реальность разрушила давние грезы, святой город находился под пятой неверных, а я прибыл в него, трепеща от едва скрываемого страха. Впрочем, отчаянно боялась и вся моя небольшая свита – князь «привилегированной провинции» должен был лично отдавать султану дань, однако никаких гарантий безопасности для османских вассалов не существовало и шансы вернуться домой были не так уж велики. Особенно малы оказались они у меня. Сейчас Валахия покорилась султану, но что бы я ни делал, как бы ни доказывал свою лояльность, Мехмед все равно видел на престоле страны другого человека. Этим человеком был мой брат Раду. Даже если бы я действительно желал сближения с Османской империей, до тех пор, пока Раду претендовал на власть, у меня не оставалось надежды завоевать доверие султана. Моя смерть была бы легким решением многих проблем. Это понимали все сопровождавшие меня люди, и даже бесстрашный Драгомир, которого я назначил начальником личной охраны, посерьезнел и перестал отпускать бесконечные шуточки, коими обычно тешил своих спутников.

Всю дорогу я изводил себя мрачными прогнозами, мало спал и много думал о смерти, но, вступив в поверженный город, неожиданно излечился от страхов за собственную жизнь, – слишком тягостное зрелище производило место, еще недавно гордо именовавшееся святым градом Константина. Слишком сильный гнев вызывало увиденное.

– Говорят, еще при Константине город пришел в запустение, и многие его кварталы пустовали, – негромко произнес ехавший рядом Драгомир. – А потом – жестокий штурм, резня, три дня на разграбление…

– Все как обычно, – неохотно откликнулся я, ибо не был расположен вступать в беседу. – Но прежде этот город оставил Бог. Потому и случилась беда.

– Почему? Почему святой город остался без божественного покровительства?

– Борьба группировок за власть. Торгаши, для которых золото – бог. Демагогия, словоблудие и слабость. Слабость духа. Византия пала задолго до того, как Мехмед с мечом в руке пришел под стены Константинополя. Этот жирный кусок пирога все равно бы достался победителю. Не османам, так кому-то другому, – тем же венецианцам… Всякому, кто пожелал бы его взять. Когда угаснет в душе божественный свет, никакие храмы не смогут поддержать веру.

Злость клокотала в груди. Глядя на огромный купол святой Софии, я испытывал не скорбь, не благоговейный трепет перед великой святыней, а неприязнь к тем, кто позволил своим преступным бездействием осквернить святую землю. Валахия была далеко от центра мира, но и к нам доходили слухи об интригах византийского двора, о бесконечных смутах и раздорах, из-за которых сгнила изнутри великая империя. В городе не осталось и тени божественного, а величественные храмы символизировали только суетность людских надежд.

– Не золотой блеск икон, а сталь мечей защитит веру. Безжалостного врага не остановить молитвой – его надо уничтожать его же методами, не брезгуя ничем в достижении цели, вот о чем забыли святоши, думая, будто молитвы и философские рассуждения оградят их от бед. Здесь все давным-давно сгнило, обратилось в прах, Драгомир. Только тот, кто находится далеко отсюда, может верить в святость этого места.

Давая понять, что разговор окончен, я пришпорил коня, оставил позади и охрану, и обозы, продвигавшиеся по улицам полуразрушенного, так и не пришедшего в себя после событий четырехлетней давности города, ныне считавшегося столицей Османской империи.

Война против неверных будет прекращена лишь тогда, когда те дадут откуп своей рукой, будучи униженными, – так предписывал Коран, и османы строго следовали этому предписанию. Кровь вскипала в жилах от рассказов о том, что во время посещения храма султан уселся в алтаре на епископском месте, а новый патриарх, утвержденный самим Мехмедом, стоя давал объяснения о христианской вере. Если так себя вел глава православной церкви, о чем после этого можно было говорить в отношении остальных византийцев?! Очень многие ученые греки поспешили устроиться на службу к султану, другие бежали из страны, укрывшись в итальянских землях, но никто не посмел вступить в борьбу с захватчиками. Сделать вид, что прошлое забыто, предать память погибших, идти в услужение к врагу в надежде получить объедки с хозяйского стола, – такой оказалась жизненная позиция трусов, слабых духом людей, боявшихся заглянуть в лицо смерти. Правила устанавливали победители – побежденные вынуждены были подчиняться или… Или ждать своего часа, кровавого часа справедливого, жестокого возмездия.

Дворец султана – сераль – находился не в самом Константинополе, а поодаль, и представлял собой настоящий город, в котором было все: правительственные учреждения, суд, апартаменты султана, казармы, арсенал, бани, кухни, сады, мастерские… Мехмед совсем недавно перебрался в новую резиденцию, строительство шло полным ходом, но даже сейчас становилось понятно, с каким размахом он намеревался обосноваться на покоренной земле. Здания, расположенные на территории дворца, снаружи выглядели просто и скромно, но я знал, что внутри их убранство потрясало воображение роскошью отделки. Перед входом в сераль находился двор янычар, сквозь который следовало множество людей, направлявшихся на заседания дивана или аудиенцию султана. Здесь же проходили вереницы верблюдов с грузами для дворцовых нужд, здесь же отсекали головы и выставляли для всеобщего устрашения тела преступников, а во времена войн сюда, к воротам дворца, привозили боевые трофеи, свидетельствовавшие о доблести османской армии, – мешки с носами и ушами уничтоженных врагов.

Вступив на территорию янычарского двора, мы спешились, приготовившись к ожиданию. Как я и предполагал, ждать приема пришлось долго. Вокруг было многолюдно: лошади, верблюды, купцы, слуги, стража, невольники – все смешалось, уподобившись пестрому восточному ковру, от узоров которого рябило в глазах. Ожидание изматывало, натягивая нервы до предела. Я опасался ареста и в то же время думал о Раду, которого, вопреки всему, до боли в душе хотелось увидеть.

Наконец, после долгих ожиданий ворота дворца открылись и валашскому посольству позволили проследовать внутрь. Мы направились на Площадь собраний, где под широким навесом галереи стоял трон османского императора. Именно здесь, на открытом воздухе проходило большинство государственных церемоний, осуществлялась подача прошений и жалоб.

Последний раз я видел Мехмеда, когда он был еще юношей, с тех пор утекло много воды, а еще больше крови, но мне чудилось, будто мое пребывание в Турции окончилось только вчера, – все вернулось на круги своя, и вновь, церемонно раскланиваясь перед этим человеком, я ощущал себя пленником, рабом, которому, играя, дали власть, но могли убить в любую минуту. Обряд целования султанского облачения прошел в соответствии с этикетом, и в воздухе прозвучало еще много формальных слов, приличествующих данному моменту.