Александр Проханов - Гость

– Служу России, – произнес генерал, и серебряный глаз впился своим всевидящим лучом в Веронова, словно хотел разгадать причину его появления, секрет задуманной им акции.

Все аплодировали, и в хлопках слышался сухой металлический хруст, словно хлопающие руки были железные.

Звезда, крест и глаз сияли на черных сюртуках.

– А теперь, друзья, прежде чем мы перейдем в соседнюю комнату, где нас ждет фуршет, и мы звоном бокалов сможем еще раз поздравить наших награжденных соратников, я хочу представить вам известного художника Аркадия Веронова, чье искусство доступно пониманию лишь немногих. Как, впрочем, и наше. Мы с вами тоже показывали фокусы, от которых одни смеялись, а другие плакали. Прошу, Аркадий Петрович! – Морозов уступил Веронову место у стола, а сам отошел к окну. Веронов заступил его место, поставив перед собой на стол клеенчатую суму. Ветераны недвижно смотрели, словно они были статуи.

– Я вас приветствую и выражаю мое преклонение. Вы – особые люди, отлитые из стали. Особая порода драгоценных самоцветов. Вы, как говорили в старые времена, – рыцари без страха и упрека. А товарищ Сталин называл вас Орденом меченосцев. Вы – государственники, слуги Отечества, его хранители и стражи. Вашими трудам, жертвами и умениями сберегалось и сберегается государство. Вы защищали государство от врагов. Вы вдохновляли народ на труды. Вы мобилизовали ученых на создание атомного оружия, которое спасло нас от гибели. Вы лучшие из лучших. Я преклоняюсь перед вами, – Веронов поклонился. Ветераны, как каменные изваяния, молчали. Блестели на черных пиджаках бриллиантовая звезда, червонный крест, всевидящее око.

Веронов чувствовал, как в нем закипает таинственная буря, поднимается далекий вихрь, начинают звучать едва различимые гулы. Каменные истуканы мертвенно взирали пустыми глазницами. Их граненые лица, казалось, однажды застыли и больше не пробуждались, хранили окаменелое время.

– И сегодня вы стоите на страже нашего государства. Оно является для нас святыней, как и наша православная вера, наша изумительная русская словесность, наша волшебная природа, из которой мы вышли и куда удалимся, окончив жизнь. Вы – хранители заветов Пушкина и Толстого, Сергия Радонежского и Серафима Саровского, великих землепроходцев Дежнева и Ермака. Вы – соль соли русской земли. – Ветераны молчали. Веронов чувствовал, как в душе поднимается ураган, огромный, вселенский, от дуновения которого гаснут звезды, превращаются в прах царства, предаются забвению учения великих пророков. Этот ветер вылетал из его сердца, был готов повалить эти окаменелые идолы, а вместе с ними твердыню, на которой стоит государство.

– Вы лучшие из лучших. У вас горячее сердце, холодный ум и чистые руки. Этими руками вы подняли Россию на дыбу и жгли, хлестали, и она весь двадцатый век провисела на дыбе. Вы сдирали кожу с лучших людей, творцов и героев. Ставили их к стенке, стреляли им в затылок. Вы – герои застенков, рыцари расстрельных рвов, гении доносов и клеветнических наветов. Вас ненавидит народ.

Веронов заметил, как зашевелились каменные изваяния, разлепились их синие губы, затрепетали фиолетовые жилы на костистых руках. Морозов изумленно раскрыл рот, оглядывался по сторонам, словно хотел убедиться, что слух не обманывает его. Но ветераны раскачивали свои граненые головы, прикладывали ладони к ушам, чтобы лучше слышать, протирали слезящиеся глаза платками, чтобы лучше видеть Веронова.

А тот высоким, переходящим в клекот голосом продолжал:

– Вас будут проклинать миллионы людей через миллионы лет. Вы, предатели, разрушили великую страну. Продали врагу великий народ, предали Победу. Вы объединили Германию, поправ жертвы народа и обрекая нас на новую войну, которая уже грядет. Вы подтачивали Советский Союз, помогая его врагам, и сами были его врагами. Когда несчастная страна пала, вы набросились на ее труп и стали его рвать. Вы все перешли работать в банки, пошли в услужение к тем, кого прежде высылали из страны. Вы пустили в Россию врагов и чужих разведчиков. Вы и теперь толкаете Россию в пропасть. Покайтесь, ехидны!

– Что вы такое говорите? – возопил Морозов. – Замолчите, или я позову охрану!

– Что, и меня арестуете? – Веронов испытывал восторг, слышал, как гудит земля, расступаются глубины, и открывается бездонная пропасть, из которой дул ледяной сквозняк. – Вы и меня поднимете на дыбу? Будете вырывать клещами язык? Жечь каленым железом. А потом по ночному коридору поведете в подвал и убьете выстрелом в затылок?

– Молчать! – крикнул Морозов. – Охрана!

– Я принес вам подарок! – захлебывался в хохоте Веронов. – Это вам, кавалеры звезды и креста, вам кавалеры лобного ока! – Веронов расстегнул клеенчатую сумку и с грохотом вывалил на стол окровавленные кости, которые утром купил в мясных рядах. – Это кости Мандельштама! Кости Тухачевского! Кости Вавилова! Их миллионы, и все они к вам придут. Лягут с вами в постель, лягут с вами в гроб. Будьте вы прокляты!

Он терял сознание, испытывал небывалую сладость, проваливался в бездонный колодец, который вел в бесконечную тьму. Тьма сгущалась, и кто-то невидимый, восхитительный, ждал его к себе, обнимал сладострастной тьмой.

Слыша за спиной стариковский кашель, хриплые вопли, крики «Арестуйте его!», Веронов высочил из особняка. Упал в машину, продолжая хохотать, и понесся по набережной.

Вернувшись домой, он включил телевизор. Сюжет уголовной хроники повествовал о чудовищном убийстве, случившемся в тверской деревне. Человек из охотничьего ружья застрелил жену и двоих детей, один из которых был грудным. Отправился в соседнюю избу, где жили его теща и свекор. Застрелил их. Убил их корову, перестрелял кур. Вернулся домой, поджег свою избу и сгорел вместе с убитыми. Камера показывала бедную деревню, покосившиеся заборы, какую-то рыдающую старуху, дымящиеся остатки избы.

Веронов смотрел, испытывая тоскливую отчужденность. Этот сюжет был тьмой, в которой только что побывал Веронов, пережив в той тьме сладострастный обморок. Чудовище, жившее в Веронове, требующее постоянного насыщения, перепрыгнуло в обезумевшего мужика и повело его убивать. Это он, Веронов, вскормивший в себе чудище, шел убивать, стрелял из двустволки в людей, направлял ствол на детские головки, бил в упор в коровий бок, подстреливал кудахтающих кур, а потом лил бензин на стены родной избы. Знание этого рождало в Веронове не ужас, а тоску. Это была жалкая тень пережитого им «черного счастья». Теперь, после извержения вулкана, когда Веронов проваливался в раскаленный бездонный кратер, из этого кратера летел пепел, мелкий, сухой. Покрывал траву, деревья, монастырь за окном, бумаги на столе, картину на стене. И его руки пепел покрывал сухой серой пылью.