Ольга Комарова - Грузия [Рассказы]

Нет, я здоров сейчас, просто я должен вспомнить, как это было.

Однажды я встал, оделся и, пошатываясь, вышел вон. На улице я сделал всего несколько шагов — от подъезда до табачного киоска. Купил сигареты, спички. Потом попросил еще десять коробок, помедлил — и еще двадцать. Тридцать коробок спичек — может быть, этого хватит, чтобы отравить человека. Далее — все пошло непонятно как, словно это было не на самом деле, а в худшем, самом непродуманном из Виолеттиных произведений.

Дома я заглянул в кухонный шкаф и нашел там немного гречневой крупы, высыпал ее в кастрюльку и поставил на стол. Потом взял стеклянную банку и, вытряхнув в нее спички из каждой коробочки, залил теплой водой, сел и стал мешать все это ложкой, держа банку на коленях. Постепенно вода окрасилась в коричневый цвет, и я вылил в кастрюльку с крупой коричневый раствор красного фосфора, стараясь, чтобы ни одна из вымытых спичек туда не попала. У меня оставалась еще коробка — тридцать первая. Я зажег газ. Пока варилась эта каша, я все смотрел сквозь баночное стекло на мокрые палочки. Странно, неаппетитно пахло мое варево, но я не чувствовал тошноты, я отметил только, что едой это не пахнет. Я был туп, но я хорошо помнил, что Виолетту надо убить.

Через полчаса я вывалил темную массу в тарелку. По цвету она мало походила на гречневую кашу, но меня это не волновало. Получилось много, с горкой. Я зачем-то разыскал в холодильнике старый провонявший кусочек масла и бросил его сверху на эту горку. Я оглянулся — Виолетта стояла за моей спиной, ноги и руки ее дрожали, вероятно, от истощения.

Молча указав ей на стул, я поставил перед ней тарелку каши. Она, не глядя на меня, вынула ложку из банки со спичками и, медленно погрузив ее в кашу, принялась размешивать масло. Я сидел напротив и ждал. Она, по-прежнему не поднимая глаз, открыла рот и поднесла к губам полную ложку…

И… Я понял, что Виолетта давно готова к этому и не собирается сопротивляться убийце. Лень — лучшее качество для жертвенного животного… Я вскочил, закричал, выбил ложку из ее руки, смахнул тарелку на пол и затем, схватив Виолетту за волосы, запрокинул ее голову назад, заставил открыть рот и пальцем выковырял несколько гречневых крупинок, которые успели туда попасть. Потом я снова сел.

Еще день мы просто слонялись по квартире.

Когда мы снова оказались вдвоем на кухне, мы увидели, что каша на полу уже высохла, а вокруг, прижав лапки к животикам, валяются дохлые тараканы.

«Сейчас мы устроим фейерверк», — сказал я, вынул из кармана спички, зажег одну и бросил в пропитанную фосфором кашу. Пламя взметнулось почти на полметра вверх. Виолетта вскрикнула, потом расхохоталась, я тоже не сдержал смеха, и мы, повизгивая и постанывая от хохота, принялись затаптывать огонь…

…Мы долго и истерично целовались, потом я поднял ее на руки…

Утром Виолетта вымыла пол, причем я помогал ей двигать мебель, вытерла пыль везде, замочила белье. Я впервые за долгое время вымылся, переоделся и пошел за покупками.

Она встретила меня, свеженькая, веселая, мы вместе приготовили обед и долго ели, сидя друг против друга.

Вечером случилась маленькая смешная неприятность: Виолетта бросилась меня целовать, так страстно, что сломала мне зуб — почти совсем выбила. Я почему-то настолько умилился этому, что решил скрыть от нее досадное происшествие, наглотался анальгина и заснул, поставив будильник на шесть часов, чтобы с утра занять очередь в платную стоматологическую поликлинику, где выдавать талоны к врачу начинают в половине восьмого, но если не прийти заранее, то можно и не попасть.

Проснувшись, я первым делом придавил кнопочку на будильнике, чтобы резкий звонок не испугал Виолетту, и осторожно выбрался из-под одеяла. Виолетта дрыгнула ногой и перевернулась на другой бок. Я нежно — только нежно и никак больше — погладил ее по голове и почувствовал в своем теле какое-то тепло, которое медленно растекалось от позвоночника по плечам, рукам, ногам — до самых кончиков пальцев…

Погода была невыносимой. Дождь, ветер — все самое неприятное, что только бывает, когда надо стоять в очереди под открытым небом.

Я оказался десятым. Ничего, можно не волноваться, талон мне обязательно достанется. Но меня пугает, меня просто бесит, что эти люди пришли занять очередь в пять утра, причем одна старушка — в шубе и резиновых сапогах, а другая завернулась в принесенное из дому одеяло… Странно… Но и это ничего.

…Было уже 7.20, через десять минут откроется дверь. Там, внутри, можно согреться… Напрасно я не принял сейчас анальгин — зуб опять начал ныть. Я закурил… Нет, я не идиот, чтобы когда-нибудь бросить курить — это помогает от всего, даже от больного зуба: боль сама по себе, а сигарета сама по себе.

Однако уже время. Очередь начинает беспокоиться — то одна, то другая бабка звонит или стучит в дверь.

Открывает обычно уборщица, она приходит совсем рано и зачем-то моет полы с порошком, будто не знает, какие у нас грязные башмаки.

Вскоре пришла медсестра (по виду — Виолеттина землячка, родом из тех же электричек) и тоже стала звонить и стучать. Восемь часов — скоро начнут собираться и врачи. Они сделают что-нибудь, чтобы оставшаяся половинка зуба не болела, и прилепят к ней нечто пластмассовое — будет красиво. Но где? Здесь, за порогом, нет зубоврачебного кресла, а внутрь не пускают…

Появилась вторая медсестра, постарше, и сказала, что нужно вызвать слесаря, чтобы он открыл дверь — вероятно, с уборщицей что-то случилось. Очередь, конечно, на разные голоса закричала, что, мол, как же, случилось, — просто старуха нарочно держит всех на холоде и вообще выжила из ума — на что медсестра ответила, мол, нечего было так рано приходить, она бы таких нахалок вообще не стала лечить, будь она врачом, — вот как сейчас не пустит никого!.. Тем не менее здесь же, в толпе у входа, нашелся слесарь, который вызвался открыть дверь за право получить талон первым. Бабульки ему тут же сказали, что никакой он не слесарь, а ворюга, потому что хорошие люди к зубному с отмычкой не ходят, но все-таки пропустили его вперед. Повозившись с минуту, он распахнул дверь, и мы, совершенно уже озверевшие, ворвались внутрь и почти сразу натолкнулись на мертвую уборщицу, распростертую на чисто вымытом полу. Большинство из нас никак на это не отреагировали, потому что замерзли мы настолько, что не в состоянии были испытывать какие-либо чувства, кроме наслаждения очутиться наконец в тепле…

Ощупывая языком целехонький зуб, я шел домой, к Виолетте, и радовался, что все закончилось так хорошо и быстро. Отколовшийся от зуба кусочек не был таким большим, чтобы мне идти к протезисту — все уладил обычный терапевт.

Подходя к дому, я посмотрел на часы — было около десяти, и я решил, раз уж оказался с утра на улице, зайти заодно в редакцию и попытаться объяснить там свое долгое отсутствие.