Лия Флеминг - Девушка под сенью оливы [litres]

– Я тебя понимаю, дочка! Мне важно лишь одно: знать, что ты в безопасности и что ты нашла свое место в этой жизни. Ты сильно отличаешься от остальных наших детей. Помнится, когда-то давным-давно моя бабушка сказала мне: «Все твои дети пойдут разными путями». Твоя бедная мать, конечно, не поймет тебя, но я понимаю. Уверен, мы все еще будем гордиться тобой, доченька.

От избытка нахлынувших чувств Пенни едва не разрыдалась, но не на виду же у всех! Да еще в таком роскошном ресторане. Она всегда знала, что отец любит ее, но впервые поняла, сколь велика его любовь. Он не послушал жену, он отмел все ее доводы и лично отправился на поиски дочери за тысячи миль от дома. Он выслушал ее, а главное – он ее понял! Больше о ее возвращении домой они не говорили. Все оставшиеся дни, что отец провел в Афинах, они вместе гуляли по городу, осматривали достопримечательности, и отец с гордостью рассказывал ей об истории своих предков. На пароход она провожала отца со слезами. Но с ней оставалось его благословение. Ведь он поверил в нее, поверил в то, что она не опозорит семью Георгов и будет с честью носить его имя. Отныне она стала называть себя исключительно на греческий манер: Георгиос.

Где-то далеко в поле залаяла собака, и я тут же очнулась от своих невеселых мыслей о прошлом. Пенелопа Георгиос… Под этой фамилией я прожила долгие годы. Более того, несколько раз именно благодаря своей греческой фамилии я оставалась жива. И лишь позднее, когда в стране начались политические раздоры, мне посоветовали восстановить английскую версию моего имени.

Как согревают душу воспоминания о том последнем предвоенном лете в Афинах! Город еще полнится беззаботным весельем; еще ничто не предвещает военного лихолетья, и удавка голода еще не наброшена на гостеприимных жителей греческой столицы. Много позже я узнала, что у отца как раз в тот год начались серьезные проблемы с сердцем. Он даже находился под постоянным наблюдением врачей. Ах, если бы он рассказал мне о том, что болен! Ведь, по сути, его тогдашний приезд ко мне стал своеобразным актом прощания. Знай я все это, я бы, конечно, уехала домой вместе с ним. Не стала бы так рьяно защищать свою независимость, да и вся моя последующая жизнь сложилась бы совершенно иначе. О смерти отца я узнала лишь в 1942 году, и узнала слишком поздно. Мать до конца своих дней так и не простила мне того, что я не присутствовала на похоронах. Но при всем моем желании, даже узнай я эту страшную новость своевременно, я бы все равно не смогла вырваться домой. Тяжким грузом лежит на моем сердце сознание того, что отец, приехав ко мне в Афины, все время делал вид, что он здоров. А я со всем эгоизмом, присущим юности, была слишком поглощена собственными проблемами и планами на будущее, чтобы интересоваться его самочувствием.

В сущности, отец пробыл в Афинах всего лишь несколько дней, но я дорожу каждым мгновением, которое мы провели вместе. Наши разговоры, наше полное взаимопонимание, его терпимость… Все эти мгновения навечно запечатлелись в моей памяти, причем, как ни парадоксально, всегда в ореоле солнечного света, который сопровождал нас буквально повсюду в наших блужданиях по городу. Образ отца постоянно со мной, но меня мучит лишь одно: должно быть, я показалась ему упрямой и взбалмошной девчонкой. Да и вела я себя как законченная эгоистка.

Впрочем, с возрастом начинаешь понимать, что любовь, если только это настоящая любовь, способна преодолеть все. Более того, она неким таинственным образом трансформирует человеческие слабости того, кого мы любим, в достоинства. Так, из моего упрямства выковались мужество и сила духа, готовность к самопожертвованию и воля, позволившие вынести многие пытки, как телесные, так и умственные. Да, все эти качества мне очень пригодились в мрачные годы оккупации. Ну да я забегаю вперед…

Было уже совсем темно. Наверное, мой послеобеденный сон затянулся дольше обычного. Рука онемела, но я кое-как оторвалась от подушек и села, бездумно уставившись в окно и не в силах пошевелиться. Обрывки воспоминаний роем кружились в моей голове. В тот последний предвоенный год я действительно, как сказал отец, больше плыла по течению. Продолжала флиртовать с археологией, по-прежнему тяготела к изрядно поредевшему студенческому сообществу. А потом в один прекрасный день честно призналась себе, что у меня нет ни способностей, не говоря уж о таланте, ни соответствующей подготовки и самодисциплины, чтобы стать настоящим археологом. Я продолжала подрабатывать уроками английского языка, регулярно посещала англиканскую церковь, скорее в поисках общения, чем веры, а глаз невольно отмечал, что по мере того, как близился к завершению 1938 год, все больше людей в военной форме появляется среди местных прихожан. А еще появилось новое слово. Беженцы! Их можно было встретить везде – в гостиницах, в кафе, на вечерах у знакомых. И у каждого из этих людей за спиной своя история спасения. Стивен Леонидис тоже куда-то внезапно исчез. То ли подался к семье, на родину, то ли пошел в армию. Впрочем, меня факт его исчезновения нимало не взволновал. Хотя надо признаться, что в первые дни лета, совпавшие с моим вынужденным одиночеством, он все же немного скрасил мне пребывание в по-южному знойном городе.

Британская колония тоже стремительно редела. Мужчины, один за другим, отбывали на родину, чтобы влиться в ряды защитников отечества. Я понимала, что надо кардинально перестраивать свою жизнь и начинать заниматься действительно полезным делом. Можно сказать, что мое образовательное европейское турне подошло к концу, как и время беззаботных развлечений в самой Европе. Пора вступать во взрослую жизнь. И снова судьба сыграла со мной непредсказуемую шутку. Весенним вечером 1939 года все решилось само собой.

Пенни тяжело пережила проводы отца. Была минута, когда она почти была готова запрыгнуть вслед за отцом на катер, отвозивший пассажиров к лайнеру, и уехать вместе с ним. Но собственное упрямство взяло верх: ноги налились свинцом, и она усилием воли заставила себя не смотреть больше в сторону залива. Повернулась к причалу спиной и медленно побрела в город. Глаза ее были полны слез, собственное одиночество казалось нестерпимым.

Она медленно шла по улочке, петляющей вверх, погруженная в свои невеселые мысли. Но тут ее отвлек шум драки. Пенни подошла ближе и, протиснувшись сквозь ревущую толпу, увидела, как совсем еще молодой человек под дружное улюлюканье собравшихся осыпает ударами пожилого мужчину и все время норовит ударить его по голове. Правда, нашлись пару человек, которые попытались разнять дерущихся, ибо даже невооруженным глазом было видно, что силы у соперников явно неравные. Но пока суд да дело, молодой извернулся и нанес очередной удар. Пожилой человек мгновенно обмяк и рухнул на землю, вскрикнув от боли. Пенни даже показалось, что она расслышала, как у мужчины хрустнула в ноге кость. Зеваки тут же разбежались с места происшествия в разные стороны, а возле мужчины осталась одна Пенни.