Катрин Панколь - Я была до тебя

Грубость меня не пугала. Я знала ее как облупленную. Я ее уважала, почитала и голубила. Даже требовала ее, злясь на излишнюю мягкость в обращении с телом и душой. Неустанно. Еще, еще, тихо подзуживала я, когда он отступал, пугаясь собственной жестокости.

Еще, еще…

Разговаривать, спать, сплетясь телами, соединять слова и тела в единстве души, которая воспаряет в поднебесье. Твои слова ловят неопределенные осколки моего «я» и оставляют меня нагой, с любовью, но без снисхождения. Твои пальцы втыкаются в мою шею, плечи, живот, оттягивают назад мои волосы, тянут и тянут, чтобы потом вдруг прижать меня к себе с бесконечной нежностью. Я хочу уменьшиться, стать совсем крошечной, чтобы испытать твою силу, принять ее с ненасытной покорностью жертвы, которая требует все новой боли, еще, еще боли, переходящей в наслаждение, еще наслаждения, еще, пока оно не разорвет меня на части, само обращаясь болью, а над всем этим — тонны и тонны любви…

— В одну ночь я покрою поцелуями все твое тело, а в другую возьму тебя, даже не глядя в твою сторону. И это будет одно и то же, понимаешь? — говорил он мне в темноте спальни, в темноте моей спальни.

Понимаю. Телесная любовь — это тот же прыжок, только более искусный, более легкий и благородный, распахивающий врата невозможного и неназываемого, прыжок к той бездне, в которую устремляются тела, жаждущие узнать, до каких пределов может дойти человек, в своем стремлении способный — может быть, может быть — ухватить искру божественного, слиться с ней и вознестись, вознестись по обжигающе сияющей тропе к Чему-то или Кому-то, что мы ищем, не умея назвать по имени. Не смея назвать.

Встретить однажды, хотя бы однажды, бесконечный свет, следуя тропой телесной любви — убогой тропкой, ограниченной двумя телами, сжигающими себя в чудовищном слиянии, чтобы стать частицей вечного света и озарить, пусть на единый миг, клоаку жизни, чудесную клоаку жизни, в которой все возможно, если умеешь открыться.

Открыться, чтобы не умереть.

Открыть свое тело и разум, чтобы в первую очередь научиться давать.

И только потом — получать.

И чем шире, ты открываешься, тем быстрее замечаешь, что в тебе хватает места и для того, чтобы получать…

Получать, чтобы увидеть себя заново — иным, обновленным. Изгнать вон прежние привычки, прежние стереотипы, которые застят взгляд, мутят обзор и мешают видеть жизнь.

Увидеть наконец то, что прячешь от себя, потому что боишься.

— Ты все еще боишься? — спросил ты, прижимая меня к своему телу покорной статуи.

Я знаю, однажды он нанесет удар. Он выжидает, дает мне насладиться началом моего романа. Дает мне время увязнуть в нем поглубже, чтобы долбануть побольнее. Я чувствую: он бродит вокруг нас, готовится к броску. Я даже ощущаю, как тянутся ко мне его руки, похожие на клещи, как он дышит мне в шею. Я слышу его смешок в каждой паузе разговора.

Я гоню его прочь. Гоню прочь его призрак.

Ты тоже знаешь, что он бродит вокруг нас. Ты осторожничаешь. Мы говорим вполголоса, как будто сидим в засаде. Мы боимся, что он нас услышит, застукает за разговором о нем и вцепится нам в глотку.

— Я знаю, кто твой враг… — шепчешь мне ты.

Я поворачиваюсь к тебе, исполненная надежды. Ну же, молю я тебя взглядом, давай, сорви с него маску, перережь ему горло. Принеси мне его голову на блюде. Помоги в этой битве, которую я проигрываю снова и снова.

— Ты мечтаешь об идеальном мужчине…

— …

— И потому боишься. Боишься, что я окажусь не на высоте. Но я не могу постоянно быть во всем уверенным, я не могу играть роль, исполнения которой требует от мужчины каждая женщина, — роль уверенного в себе мужчины. Я тоже хочу иметь право на слабость. И ты должна принять мою слабость.

Мужчина и слабость? Я скривила лицо. Мужчина должен быть сильным, могущественным, уверенным в себе. Накачанный здоровяк, который не упадет, если ты с разбегу бросишься к нему. Ты — Тарзан, а я — твоя Джейн, и ты должен носить меня на руках. Вот только никакая я не Джейн. Вранье это. Зато я могу быть накачанным здоровяком. И я терпеть не могу Тарзанов, которые режут вас на куски и посылают в холодильник за пивом… Ну и… Не знаю. Ничего больше не знаю, в голове все смешалось.

— Ты должна перестать видеть во мне идеального мужчину…

— А что это такое — идеальный мужчина?

— Тот, кто всегда поступает именно так, как ты хочешь, кто всегда рядом, но не бывает назойлив, он сильный и нежный, смешливый, но серьезный, он по первому требованию мчится к тебе… В общем, Прекрасный принц.

— Прекрасных принцев не существует…

— Ты так только говоришь, а на самом деле не перестаешь его ждать. Это сильнее тебя. Я еще ни разу не встречал женщины, которая в глубине души не ждала бы Прекрасного принца… Потому-то вы постоянно недовольны. Вы требуете от мужчины, чтобы он воплощал собой совершенство.

— Ты хочешь сказать, что вы, мужчины, выше этого?

— Отнюдь. Мы тоже ждем свою Прекрасную принцессу. Только мы это умело скрываем.

Это был остров, как будто специально созданный для моей матери. Мадагаскар. Остров с богатым прошлым — пиратство, абордажи, виселицы, незаконная торговля рисом, говядиной и рабами. Остров для настоящей амазонки.

И она отправилась на него — амазонка с душой мидинетки. Гадалка предсказала ей, что там она встретит мужчину своей жизни.

— Этот мужчина поразит вас в самое сердце, — бормотала ясновидящая, вглядываясь в карточный расклад при свете трех белых свечей. — Высокий, красивый, богатый, добрый, сильный. Э-э… Американец. Вас ждет любовь до гроба. Вы наконец обретете счастье.

— А что он там забыл? — недоверчиво переспросила мать. — И разве нам нельзя познакомиться в ка-ком-нибудь более цивилизованном месте? Ну, я не знаю, в Нью-Йорке, Вашингтоне, Бостоне, да мало ли городов? Мадагаскар — это же страшная даль. Там кишмя кишат акулы, плюющиеся ядом кобры, муравьиные львы. Там постоянно свирепствуют циклоны и извергаются вулканы.

— Ошибаетесь, — возразила просвещенная гадалка. — Там нет ни крупных хищников, ни ядовитых змей. Только муссоны — в сезон дождей, во время межтропического столкновения пассатов с областью высокого давления над Индийским океаном.

Метеорологическая эрудиция предсказательницы произвела на мать сильное впечатление, и она уехала на Мадагаскар, прихватив с собой моего младшего брата. Она нашла себе место учительницы в одной из частных школ Тананариве. Трое старших детей остались во Франции. Мне как раз исполнилось восемнадцать — пора вступать в самостоятельную жизнь. Ты совершеннолетняя, заявила она мне, аттестат в кармане, я свой долг перед тобой выполнила, так что теперь — каждый сам за себя. И добавила: ты сумеешь выкрутиться. Начнешь зарабатывать и быстро всему научишься, все мы учимся на ошибках, и это — лучшая в мире школа.