Михаил Чулаки - Долгие поиски

Пошла моя вторая неделя в поликлинике — мне казалось, второй год. По нечетным дням я принимаю с девяти до половины третьего, по четным — с половины третьего до восьми. Я предпочитаю нечетные, потому что они оставляют свободной вторую половину дня, а по четным пока встанешь, туда-сюда, уже скоро на работу — и получается, что занят с утра до ночи.

Когда я подошел к поликлинике, на часах над входом было двадцать минут третьего. Входная дверь не закрывалась ни на секунду, а внутри переплетались очереди: в гардероб, в окошки регистратуры, и самая длинная — в страховой стол, где выдаются бюллетени. Мириады вирусов витают в воздухе — кажется, их можно разглядеть невооруженным глазом.

Я протиснулся в коридор и спустился в полуподвал, где раздеваются служащие. Снял пальто, надел халат. Халат был еще чистый, но уже сошла с него та первая крахмальная белизна, которая ослепляет больных, внушая невольную мысль о блестящих достоинствах носителя халата. Профессора недаром так ревнивы к белизне и элегантности своей спецодежды! Я тоже считаю, что больных надо ослеплять, но для этого надо иметь полдюжины халатов или жену, умеющую крахмалить белье. У меня же ни того, ни другого.

На третьем этаже к началу вечерней смены собралось порядочно больных, но после толпы в регистратуре здесь царят тишина и всеобщее благоволение. Уютно светятся нарисованные на стекле картинки, изображающие предохранение не то от гриппа, не то от глистов, — такие висят во всех поликлиниках и создают специфический интерьер. Под табличку «Кабинет лечебной физкультуры» уже воткнули наши с Муравлевой фамилии. Повторные больные со мной поздоровались, в памяти промелькнули их диагнозы, и я вошел в кабинет.

Тут еще никого. После утреннего приема успели подмести и проветрить. Хорошо. Посмотрел на часы: еще четыре минуты.

Резко открылась дверь. Так уверенно входят только свои.

— Здравствуйте, Михаил Сергеевич.

Это Антонина Ивановна, приданная мне медсестра. Ей за сорок, маленькая, худая, волосы крашеные. Антонина Ивановна руководит мной в дебрях медицинской документации: история болезни, талоны на выдачу больничных, сами больничные, направления на рентген, на процедуры, статистические талоны, санаторные карты, медицинские формы для поступления на работу, для едущих за границу, направления на анализы, справки для учащихся… И везде свои пункты и графы, правила заполнения и прочеркивания.

— Добрый день, Антонина Ивановна. Надеюсь, ваша голова совсем прошла?

Головной болью Антонины Ивановны был омрачен конец вчерашнего приема. Она и пожаловалась-то всего один раз, но мне сразу стало совестно выписывать больничные: я с детства впитал идеи равенства, а тут всем приходящим, чуть ли не всем желающим — пожалуйста бюллетень, а собственная помощница сиди и работай. Я бы ее отпустил, но служащих поликлиники освобождает лично зав. отделением.

— Спасибо, Михаил Сергеевич, считайте, что прошла. Я вчера пошла к Штурман (это заведующая), а она: «Вечер отлежись, аспирину попей». Больным бы нашим так сказать! Когда «скорая» увезет, тогда я заболею.

Антонину Ивановну мобилизовали на грипп из онкологического кабинета, она там у себя привыкла к трагедиям и грипп в глубине души болезнью не считает.

Я глубоко вдохнул, как будто нырнуть собрался:

— Начнем благословясь. Зовите, Антонина Ивановна.

— К Бельцову проходите!

Когда больной входит в бывший зал лечебной физкультуры, он попадает в маленькую прихожую, отгороженную простынями, а уже оттуда в наши полотняные кабинеты. Поэтому я сначала слышу, как открывается дверь, потом шаги, по которым я на первом часу приема пытаюсь представить входящего, а уж потом раздвигается простыня и я, если оборачиваюсь, вижу очередного пациента.

Первый номер открыл дверь толчком, а прикрыл аккуратно, не отпустив ручки, пока дверь не стала на место. Твердые, уверенные шаги, и вошел мужчина с очень правильным, в чем-то официальным лицом, высокий, седой, военная выправка. Хороший костюм, крахмальная рубашка, галстук. Такие встречаются редко. Даже если человек и ходит в идеальном виде на службу, недомогание обычно расслабляет не только мышцы лица, отчего сразу выступают лишние морщины, но и узел галстука.

— Здравствуйте, доктор.

— Здравствуйте. Садитесь, прошу вас.

Я предельно вежлив. И не только из-за моей воспитанности. Даже и не из корысти: не давать больным повода повышать голос. Сокровенная причина моей изысканной вежливости — самооборона. Пока я каждому больному говорю: «Садитесь, прошу вас», а не буркаю: «Садитесь», продолжая писать; пока прошу: «Будьте добры, разденьтесь», а не бросаю через плечо: «Раздевайтесь!»; пока я напутствую: «До свидания, надеюсь, вам станет лучше», а не кричу в присутствии еще только собирающегося встать больного: «Следующего давайте скорей!» — до тех пор я сохраняю мою непричастность рутине. Старомодной учтивостью подчеркиваю, что я здесь чужой, временный.

Элегантный пациент приподнял сзади пиджак и сел очень прямо. Глаза у него красные, дышит он приоткрытым ртом.

— Что вас привело ко мне?

— Жалобы у меня банальные, сейчас чуть ли не у всех такие: насморк, головная боль, общее недомогание.

— Кашляете?

Мужчина задумался, видимо припоминая свои ощущения и желая оценить их предельно объективно.

— Не знаю, можно ли это назвать кашлем. Мне кажется, кашель — нечто непроизвольное. Вы, доктор, поправьте, если я ошибаюсь.

— Нет-нет, я с вами согласен.

— Итак, кашель мы относим к непроизвольным актам, а я последние дни непрерывно чувствую как бы комок в горле и пытаюсь вытолкнуть его движениями, со стороны напоминающими кашель, но, согласно нашему определению, это не кашель, так как движения эти, я подчеркиваю, произвольны.

— Как ваша фамилия?

— Говоров.

Антонина Ивановна подала мне карточку. Карточка для поликлинического врача — все равно что трудовая книжка для кадровика: в ней послужной список болезней. На первой странице п а с п о р т н а я ч а с т ь, то есть как зовут, где живет, кем работает. Я смотрю сюда и сразу называю больного по имени-отчеству: трюк несложный, но действует хорошо — от неожиданности пациенты добреют. Ну, а кем работает, я и без шпаргалки примерно определяю: когда перед тобой проходит по шестьдесят человек в день и каждого нужно хоть немного понять, очень быстро начинаешь многое постигать с первого взгляда. Прошу помнить, что прототипом Шерлока Холмса был врач, а отнюдь не сыщик.

— Вы, Степан Аркадьевич, мерили сегодня температуру?

— Утром было тридцать семь и два.

Мы на слово не верим, и будь на месте гладкоречивого Говорова кто-нибудь попроще, Антонина Ивановна сразу выставила бы его в предбанник с градусником, но крахмальная рубашка и вводные предложения ее смутили. Я приложил руку к высокому лбу Степана Аркадьевича: лоб был теплый и чуть влажный.