Леонид Нетребо - Мидии не родят жемчуг

Он успеет в город Мулатки до ее прилета туда из столицы. Он будет жить в аэропорту и встречать самолеты… Или, если такой вариант окажется неудачным, то пускай будет еще романтичней: он поселиться в том полярном городе, устроится на ночную работу. А днями будет бродить по осенним, в желтом листе берез и рыжей хвое лиственниц, а потом по заснеженным, улицам, и вглядываться в лица прохожих… Наконец, зимой он ее встретит, такую красивую и приметную на белом.

Их бескорыстный и нежный дуэт вылечит ее дикость, его благородная решимость, презирающая внешнюю суету и кривотолки, оградит ее от памяти детских страданий. Их броский союз, их заметность, будут стимулировать творчество отношений… У них вырастут красивые дети, — воспитание в особенной семье определит в них задатки нечванливого, здорового, первородного аристократизма…

Он уйдет из дешевого, подонного бизнеса, вновь станет физиком или лириком, — а может, и тем и другим, в нем этих слагаемых поровну. Защитит уже практически готовую, заброшенную пять лет назад, диссертацию. Вытащит из чулана пыльные холсты, примется за новые, докажет жизнеспособность своего направления, за которое был когда-то ошельмован. Нарисует смуглую звезду, ее траекторию…

Сверкнули зловеще бамперы, — скрипнул, зашипел, минорно запел горячий воздух привокзальной площади. Панический поросячий визг тормозов, переходящий в запретное шипение втирающейся в асфальт резины — «Тщ-щ-щ!..», жалобный стон черного железа, на секунду прижатого могучей инерцией к земле. Отрешаясь от выкриков и гримас таксиста, Николай прочел за приспущенным стеклом укоризненную грусть, исходящую из мрачных глубин заднего сиденья: отдельно — глаза, затем губы… Глаза и губы, по которым он, как художник, узнал…

Нет, никого он не узнал, чудес не бывает. И все же, безотчетно, проводил взглядом рванувшее с места сердитое авто, отметив натуральность затылка пассажира, не вальяжным хозяином, а сиротливой деталью врисованного в экран широкого овального окна.

Конечно, бред. Он сам, уже лет десять назад, видел этот развороченный пулей череп, когда сорвалась с петель, рухнула, разметывая со столов листки, расшатанная персоналом НИИ дверь. На одном из смятых бланков (обратная сторона финансовой ведомости) — «последнее слово», которое прыгающими буквами изобразил разжалованный в инженеры неудавшийся начальник отдела, прежде чем вставить в рот холодный ствол никелированного «макарова». Это было обращение к жене и дочке, на чью судьбу он, «никчемный» человек, покусился и оказался недостойным «и только поломал»… и прочие, типичные для подобного случая банальности.

Суицидник — бывший институтский однокашник Николая. Отсюда и знание всей предыстории. Жена бедолаги, ныне вдова, — генеральская дочка, рыжая гибкая красавица, первая мисс факультета. Отец ее, тогда еще бравый отставник, чуть не погиб от инфаркта, узнав о выборе своей любимицы, чьей руки несколько лет безуспешно добивались несколько военных курсантов, а потом лейтенантов, потомственных офицеров из устойчивых известных военных династий, с гарантированным продвижением по «звездной» лестнице. Дочери презрительная обида. А гнев экс-генерала был сконцентрирован сугубо на «примаке» (это клеймо, подаренное тестем, зять нестираемо носил всю оставшуюся жизнь). Держась одной рукой за грудь, другой, отстраняясь от стакана с каплями, которые пыталась влить в него заплаканная супруга, седой, обессиленный лев гневно вышептывал: «Знаешь ли ты… Как тебя там. Знаешь ли, куда ты вошел, в чей дом?!.. Сможет ли теперь она, моя девочка, лелеянная, оберегаемая всем, чего я достиг, — завоевал, наконец… Знаешь ли ты, что такое карьера, свет, общество!..»

«…Да знаешь ли ты, в конце концов, что такое порода?..» — простонал теряющий сознание пришедшему за благословением.

Сердце окончательно достало генерала позже, он умер через несколько лет, как раз когда начала катастрофически, безнадежно рушиться наладившаяся было карьера зятя, безродного дипломника политехнического, но впоследствии энергичного, производительного, подававшего надежды инженера. После поминок домашние так и не нашли в квартире именного оружия — никелированного пистолета, которому, как стало известно позже, уже тогда, на финал металлической жизни (вскоре, говорят, он пошел под пресс) взамен антикварной роли последних лет, предназначалась более достойная, первородная его функция…

Засигналила следующая машина. Николай попятился, нащупал ступней бордюр, высоко ограничивающий пешеходную область привокзального пространства от проезжей части. Нелепо быть задавленным за тысячи километров от дома. Но шутка не прибавила настроения…

До отправления поезда оставалось несколько часов, и Николай решил скоротать их на городском пляже. Он хотел оставить свой пластмассовый чемодан, похожий на сплющенную торпеду, в камере хранения вокзала, но в последний момент передумал: это был бы залог в пользу ситуации… А он, оказывается…

Он, оказывается, панически боится подчиненности. Этот вывод явился открытием, озадачившим его. Суть открытия обнаруживалась не в событийности действительно, ведь ничего не произошло такого, доселе неизвестного, что могло бы «открыть глаза». Чушь — он взрослый человек. Весь набор событий, который мог влиять на формирование личности, взглядов, уже произошел.

Открытие было в откровенности перед собой, или иначе — в новизне ответов (опять же, их новизна — всего лишь в отсутствии притворства) на вопросы, и ранее, зачастую назойливо, всплывавшие в минуты неопределенности.

Ну что ж, подбодрила малолюдная аллея, неспешно ведущая от вокзала к набережной, у тебя еще уйма времени. Итак…

…Да, он всегда избегал всяких обязательств, связывающих свободу, которые в той или иной степени могли манипулировать его волей. Он не может быть марионеткой! Но чтобы любая, даже высокая, даже необходимая, как промежуточный этап для достижения желанного результата, — чтобы любая зависимость ассоциировалась с униженностью!..

А, собственно, в чем он не прав? В чем он изменил своим принципам, основанным не только на личном опыте, но и на знаниях закономерностей, которые открыты задолго до него, и миллионы раз, в разных вариантах, описаны в тысячах умных книг. А не стоило ли, прежде чем бросаться в седьмое небо фантазий, проверить наличие соответствующих крыльев? Попросту — правдиво ответить на некоторые простые, но трезвые вопросы.

…Возможно ли постоянное лидерство, по сути, — над собой, в себе? Реальна ли полная безукоризненность будущего поведения — непременное условие при абсолютной прозрачности для постороннего мира этой будущей «черно-белой» связи, в силу ее контрастности и обостренности к ней внешнего внимания? Возможна ли непрерывная борьба, жизнь в режиме сплошной мобилизации, аврала, надрыва?