Леонид Нетребо - Мидии не родят жемчуг

Это происходит у черта на куличках — в северном трассовом поселке, куда «наладочный» зигзаг судьбы забросил меня своей командировочной небрежной дланью. Нужно менять работу — эта романтика не по мне. Я не писатель и не художник, коллекционирующий в дороге типажи, краски, образы…. Всего лишь слегка образованный, к тому же ленивый, обыватель, который ценит предсказуемость следующего дня и страдающий от необходимости искать и перестраиваться. Особенно если это относится к таким, казалось бы, совершенно не заслуживающим внимания вещам: где умыться, что поесть, как поспать… Эрзац-гигиена, эрзац-еда, эрзац… — и так далее. Эрзац-беседа. Эрзац-житие.

От стен вагончика, где мне доводится провести несколько бесполезных вечеров, исходит постоянный гул. Недалеко, в нескольких метрах «в сторону природы», как говорит один из моих временных сожителей, содрогается дизельная электростанция, снабжающая ненадежной, плавающей, мигающей энергией буровую установку и все, что к ней примыкает — походную столовую и небольшой хозблок. Жилая часть хозблока — несколько вагончиков на санях, в которых коротают тусклые вахтовые вечера буровики, покорители тундровых недр. Говорят, летом здесь рай: белые ночи, рыбалка, охота. Грибы, ягоды. Но сейчас осень, начало зимы, безлиственная пустошь, ожидание холодов, и мне хочется домой, в ремонтно-наладочное управление, где три месяца назад опрометчиво оказалась моя трудовая книжка. Я закрываю глаза и улыбаюсь, вижу себя в отделе кадров, пишущим простое, но заветное: «Прошу уволить меня по собственному желанию». Это будет единственное, по сути, предложение, хотя, я бы с удовольствием прописал и причину: мол, не желаю более носиться по вашим северам, степям и прочим опушкам цивилизации, пусть даже богатым географической экзотикой и геологической аномалией.

Наверное, сейчас Богдан опять поглядывает на меня и относит улыбку постояльца в счет своего остроумия.

В этом производственном вагончике постоянно проживают два человека пожилой электрик Богдан и молодой дизелист Вася. Они не имеют жилья в базовом приполярном городе, поэтому живут там, где в данный момент находится буровая. Я их окрестил: «цыгане-северяне». Я у них временно квартирую гостиниц в тундре, увы, еще не понастроили. «Лишние» кровати в подобного рода вагончиках — для таких же залетных, как я, наладчиков и ремонтников, которые эпизодически посещают объекты буровых работ, подлечивая работающее на износ оборудование.

— Семейная Жизнь, Вася, если отбросить шелуху, стоит на трех китах: быт, теща, секс!..

Последнего «кита» Богдан произносит с придыханием, через «э»: сэкс, как старый стиляга, вкладывающий в некогда оригинальное слово целую гамму воспоминаний о «твистовой», «саксофоновой» молодости.

— Три кита, — все на первый взгляд просто. Но только на первый, Вася, взгляд!..

В Богдане, за мелкими формами, просматривается большой оригинал. Известно, что самое заметное отличие какой-либо речи — региональный говор, своеобразный акцент, не замечаемый самим «регионалом». Но произношение у Богдана, несмотря на донецкое происхождение, «правильное», чуть ли не московское. Я бы назвал это произношение типично городским, в моем понимании, характерным для средних, достаточно образованных, хотя бы в объеме школы, слоев. Оригинальность же речи Богдана — явно выработанная (сказалось прошлое массовика-затейника?), которая достигается чрезмерной насыщенностью предложений распространенными словосочетаниями, а так же, порой, намеренно вольным с ними обращением. Кроме того, тут же, сплошь и рядом, — неходовые обороты и пафосный тембр. Некоторые из эпитетов — с умышленным гротеском, иной раз какой-нибудь мелочи придается прямо-таки эпопейный градус. Чтобы так притворяться, необходимо большое напряжение. Сейчас я думаю, что, скорее всего, это был тот случай, когда привычка стала второй натурой. Но тогда, в вагончике, больше склонялся к мнению, что речевые выкрутасы Богдана — для смеха, при понимании им того, что слушатели «юмора» — достаточно развитые люди.

— Вася, ты вот посчитай, да скажи-ка мне, сколько месяцев ты уже свою жену не… ну, мучаешь?

— Да уж, считай, полгода, как сюда приехал… Что значит, мучаю? опомнился Вася. — Я же говорил, начальник который месяц обещает вагончик или комнату в общаге: вот-вот да вот-вот. Вот-то да вот-вот. А то думаешь, я без твоих подковырок не устал ждать? Только об этом и думаю.

— Эх, Вася, бабу ведь жарить надо! Жарить!.. Как без этого! Э, нет. Пожил, — знаю. Ничего себе — полгода! Кто этот аспект супружества будет за тебя прорабатывать? Пушкин?

…По всему видно и слышно, что в основе своей это одни и те же вопросы, одни и те же ответы. И только небольшими вкраплениями, в виде не обозначенных ранее подробностей, незначительной сменой акцентов, да слегка обновленной интонацией для того или иного фрагмента Богдан окрашивает следующий вопрос и очередную поучительную историю из своей жизни, наковыривает изюминки из этого, как мне кажется, уже зачерствевшего и невкусного пирога. Изюминки предназначаются в том числе для меня, подневольного зрителя этой тундровой комедии.

Мне жаль Васю. Он не умеет воспринимать чужое слово, будь оно даже лишь элементом старческого словоблудия, иначе как серьезно.

Типичная картина: Богдан, в застиранной майке и трусах, габаритами и телосложением похожий на великовозрастного карлика, восседает по-турецки на койке. В «трапезных» случаях койка служит и стационарным стулом — рядом стоит самодельный металлический столик, оклеенный черной полимерной лентой, которой газовики изолируют магистральные трубы. Вася курит, сидя на своей кровати, расположенной напротив аналогичного Богданового ложа, уложив ноги под стол, нависая над крохотной столешницей покорным богатырем, великовозрастным детиной, для которого малы даже взрослые вещи.

— Вот Вася, ты мне ответь на такой простой вопрос. Ты жене помогаешь?… — преувеличенно громко вопрошает Богдан, невинно вскидывая вверх юркие червячки — подвижные черные бровки на маленьком лице.

Вася знает, что вопрос, как всегда, с подвохом. Мало того, он уже сто раз отвечал на него. Но хитрить Вася, в отличие от своего «прокурора» и «проповедника», не может. Поэтому отвечает по-прежнему, — как всегда, честно, как есть. Единственно, что он может себе позволить — отвечать лаконично, без излишних подробностей. При ответах он как-то странно подхохатывает, не улыбаясь. Впечатление, что бурные эмоции ему неведомы, что он никогда не засмеется и не заплачет.

— А как же, — Вася вздыхает. — Когда «тяжелая» была, как не помочь. Опять, когда пацанка родилась…. Одной воды сколько нужно. Из колодца-то. Опять, греть…. Это ж не в городе.