Джеми Аттенберг - Время повзрослеть

— Смотри не прозевай салат из белой рыбы, — сказала мама, — он великолепен.

Мы щедро наполнили тарелки едой и стояли, прислонившись к стене. Из окна над нами падали солнечные лучи, пересекая зал.

— Достойная трапеза, — заключила я.

— Еще бы, — согласилась мама. — Думаю, Морти обо всем позаботился.

— Ясно, что не Корбин.

— От него толку никакого, — заявила мама. — Морти может вести себя как ребенок, но он хотя бы взял себя в руки.

— Тебе вообще мужчины нравятся? — спросила я.

— Не знаю. Может, иногда, — ответила она.

— Вот и у меня так же.

Я вдруг поняла, что мама смогла это пережить. Пусть и не только своими силами, однако кто справляется в одиночку? Но сам факт — то, как она наблюдала за этими мужчинами, то, как она стояла со мной в нашем крошечном уголке, — глубоко взволновал меня. Боже мой, что, если бы я просто простила ее? Что, если я тоже готова? Если я примирилась с собой? Если я справилась? А затем я подумала: хорошо, что я отказалась от услуг своего психотерапевта. Я выкарабкалась сама.

— Мне нравился твой отец, — сказала мама спустя какое-то время.

— Знаю, он был лучше всех. Ну, то есть он был самым что ни на есть ужасным, но с ним было весело.

— Конечно весело, он же был под наркотой, — ответила она.

Наконец я решила что-нибудь выпить.

— И я, и я хочу, — заявила мама.

Спустя полтора бокала к нам подошел мужчина и с довольно серьезным видом попросил маму произнести речь на его похоронах. Она схватила его за руку со словами: «Боже, вы что, больны?», а он ответил: «Нет, но у вас так замечательно получилось, что я подумал, не сделать ли мне заказ заранее». Эта история мгновенно превратилась в шутку вечера: люди, знакомые и не очень, стали просить маму выступить на их похоронах.

— Да ты просто звезда, — сказала я, когда мужчина с кусочком белой рыбы на щеке отошел от нас. — Фанаты не дают проходу.

— Только представь себе, сколько времени я провела с этими хмырями, — произнесла она. — Ларри не в счет.

Мы посмотрели на Ларри, адвоката по делам о разводе, обладавшего твердыми левыми взглядами, высокого, лысого, загорелого, забавного. Он раскатисто смеялся, держа за руку свою не столь цветущую жену. Они только что вернулись из Филадельфии.

— Он милый, — заметила я.

— Ларри единственный, кому удалось сбежать, — задумчиво протянула мама.

На его жене была розовая блузка без рукавов; ее руки покрывали веснушки и слой тонального крема. Когда-то она владела танцевальной студией.

— Она тоже вдова, — сказала мама. — Только муж у нее был богатый. И детей у нее нет.

— Надеюсь, ты не считаешь, что мое существование стало причиной того, что тебе не удалось завоевать расположение Ларри?

— Да нет, я сама виновата. Растратила время на этих мужланов. А сейчас они кажутся мне призраками.

Я осушила бокал.

— Мам, я прощаю тебя.

Хотя, разумеется, эти слова означали, что я вовсе ее не простила, раз я подняла эту тему и затеяла небольшую перепалку. Это была своеобразная пассивная агрессия в чистом виде. Так или иначе, слишком поздно. Началось.

— За что?

— За все, что произошло, когда я была ребенком. С этими мужчинами.

— Значит, прощаешь. Хорошо, детка.

Она с жадностью допила вино и громко рассмеялась.

— Послушай, тебе было легче, чем мне, — сказала она. — Думаешь, бабушка с дедушкой занимались защитой прав женщин? Нет, они хотели, чтобы я встретила достойного человека и вышла за него замуж, готовила бы и убирала для него и родила им внуков, вот и все. Ты появилась на свет в мире, где существовал феминизм, его преподнесли тебе на блюдечке. Мне пришлось усвоить это знание. Я не представляла, что могу быть сама по себе.

— Ты до сих пор постоянно пилишь меня насчет замужества. Ты только что это делала, сорок пять минут назад.

— Я хочу, чтобы с тобой рядом был второй пилот, вот и все. Брак — сложная штука, но я все-таки думаю, тебе он облегчил бы жизнь. Ты стала бы счастливее.

— Бетси была замужем трижды, а в итоге умерла в одиночестве и достаточно счастливым человеком. Ей было лучше без этих людей. Ты любила ее больше всех, мам.

— Но ведь хорошо во что-то верить, — сказала она. — Брак — это прекрасная идея.

— Почему бы тебе просто не поверить в меня? — спросила я.

И тут мама расплакалась. Я не видела ее плачущей с тех пор, как не стало папы, да и то тогда она была настолько зла на него из-за передозировки, что это горе было не совершенным: слишком много гнева примешивалось к нему, чтобы она прочувствовала его по- настоящему. Но вот она рыдает — и я обнимаю ее.

— Сожалею о смерти твоей подруги, — сказала я, позволив ей и дальше лить слезы у меня на плече.

— Я в городе всего на день, — сказала мама. — Мы можем проявить друг к другу хоть немного любви?

Я согласилась. Согласилась любить.

Она отошла за угощением для нас, а я направилась через весь зал к бару. Краем глаза я заметила в углу Ларри, медленно танцующего со своей супругой. Одна рука поднята, другая обхватывает ее талию. Парочка евреев, тихо прижимающихся друг к другу в подсобном помещении церкви. Все еще живы, все еще влюблены. Эти двое вместе — какая чудесная идея.

Год 1992 был годом вечеринок. Мне исполнилось семнадцать, два года назад не стало моего отца. После его смерти мы растратили все свои скудные сбережения за несколько месяцев. О том, чтобы мама зарабатывала больше, не было и речи: у этих нищих организаций лишних денег не водилось. Все, чего она дождалась, — это символическое повышение зарплаты: «Сожалеем о вашей потере». Мама принялась устраивать вечеринки, чтобы собрать деньги на оплату квартиры, достать хоть немного наличных. Устраивала шведский стол с вегетарианской едой и вином в коробках. Посещали их одни только мужчины-наркоманы среднего возраста. Иногда они приносили ей подарки: дорогие продукты, вино или травку — вдобавок к десяти долларам, которые они платили за еду. Это был ее способ держаться на плаву.

Мама устраивала свои вечеринки в последнюю субботу месяца у нас дома, в Верхнем Вест-Сайде. Некоторые мужчины вели себя отвратительно: насильно усаживали меня к себе на колени и качали, словно ребенка. Только я уже не была ребенком, и они это прекрасно знали. Один из них — с грязными волосами, собранными в конский хвост, и жесткой козлиной бородкой — был особенно мерзким. Как-то его руки слишком надолго задержались на моих бедрах. «Как бы не так!» — бросила я, вскакивая с его колен. Я достойна большего, чем гадкий старый мужлан.

И вот после нескольких подобных вечеринок я стала планировать время так, чтобы не показываться дома весь вечер. Помогала маме готовить, выпивала бокал вина с ее лучшей подругой Бетси, пока та выкуривала сигарету, пуская дым в окно кухни, а потом уходила и не возвращалась до утра. Я слушала рок-музыку в клубе «CBGB» [20] Музыкальный клуб на Манхэттене, существовавший с 1973 по 2006 год. Место встречи знаменитостей и андерграундных рок-музыкантов, дал начало таким направлениям, как панк-рок и рейв. , рейв в Бруклине, зависала в Вашингтон-сквер-парк, пока не становилось слишком темно и страшно. Иногда я бывала на выступлениях группы брата. Слушала пластинки с друзьями в их крошечных комнатках, пока их родители не отправляли нас спать. Я тащилась от «Нирваны», «Хоул», Дэвида Боуи, «Пинк Флойд», «Май Блади Валентайн», «Паблик Энеми» и «Э Трайб Колд Квест». Я переслушала всего Моцарта, особенно когда рисовала, потому что мой отец, который сам был музыкантом, как-то сказал мне, что Моцарт полезен для работы мозга. Я мечтала жить в Сиэтле, Лондоне или Лос-Анджелесе, но я ни за что не уехала бы из Нью-Йорка, ведь лучше города в мире не найти. Я твердо верила в это, хотя никогда не была за его пределами.