Пол Бейти - Продажная тварь

И я задал капитану Флоресу вопрос, который много раз в жизни задавал мне отец:

— Вы знаете, скольким сотрудникам управления полиции Лос-Анджелеса давали срок за убийство при исполнении?

— Не знаю.

— Правильный ответ — ни одному. Никто не понесет ответственности, поэтому я забираю отца.

— Куда?

— Я похороню его за домом. А вы можете исполнять свой долг сколько угодно.

До этого я никогда не слышал полицейского свистка. Только в кино. Капитан Флорес дунул в свой медный свисток и махнул рукой, требуя, чтобы полиция, Фой и остальные дам-дамовцы отошли в сторону. Преграда распалась, и я медленно двинулся во главе небольшой похоронной процессии в сторону Бернар-авеню, 205.

Отец мечтал выкупить землю, на которой мы жили. «Пондеро́са» — так он ее называл. «Ипотека, усыновление детей другой расы — все это для слабаков, — любил повторять он, просматривая каталоги недвижимости, книги по безналичному инвестированию, просчитывая на калькуляторе варианты сделки. — Когда все получится, напишу об этом в своих мемуарах… Двадцать тысяч мы наберем легко… Заложим драгоценности твоей мамы за пять-шесть тысяч… И даже если нам придется платить штраф за досрочное снятие средств с твоего образовательного счета, мы уже соберем кучу денег, и земля вместе с домом будет у нас в кармане».

Никаких мемуаров отец не написал, только придумывал названия, которые выкрикивал из душа, трахаясь с какой-нибудь девятнадцатилетней «университетской коллегой». Отец высовывал голову из ванной, окутанный парами горячей воды, и спрашивал, что я думаю об «Интерпретации ниггеров». Или вот еще, мое любимое: «У меня все пучком — у тебя все пучком». Да и не было никаких драгоценностей. Моя мать — красавица недели по версии журнала «Jet». Выцветшая обложка с ее портретом висит у меня на стене возле кровати. На маме — никаких побрякушек, даже самой дешевой бижутерии. Скромная прическа, роскошные бедра, немного блеска на губах и купальник со стразами. Она позировала на трамплине бассейна во дворе какого-то дома. Ее подробная биография почерпнута мною из текста в нижнем правом углу: «Лаурель Лескук, студентка из Ки-Бискейн, штат Флорида. Любит прогулки на велосипеде, фотографию и поэзию». Впоследствии нашел эту мисс Лескук. Она работала помощником адвоката в Атланте. Да, она помнит отца, но ни разу с ним не встречалась. Когда в сентябре 1977 года вышел этот журнал, он завалил ее письмами с предложением выйти за него замуж, а еще присылал совершенно гадкие стихи и цветные фотографии своего эрегированного пениса. Учитывая, что на моем счету на обучение лежало всего 326 доллара 72 цента, собранные во время моей немноголюдной блэк-мицвы, и что никакой книги мемуаров и маминых драгоценностей в природе не существовало, напрашивался логичный вывод, что мы с отцом никогда не станем полновластными владельцами ранчо на Бернар-авеню, 205. Но удача нам сопутствовала. Суд присудил выплатить мне два миллиона долларов за неправомерные действия полиции. В каком-то смысле я и отец купили ферму в один день.

На первый взгляд то, что мечта отца наконец сбылась, было для меня важнее компенсации. Но даже при самом беглом осмотре (который в начале каждого года проводили чиновники калифорнийского отдела сельского хозяйства и пищевой промышленности) называть словом «ранчо» этот гектар земли, пусть плодородной, но изрытой кратерами, как на Луне; да еще в самом ужасном гетто округа Лос-Анджелес; да еще с покореженным автофургоном «виннебаго чифтейн» 1973 года выпуска, в качестве покосившегося, тесного амбара; с полуразваленным, переполненным, бедненьким курятником, на крыше которого флюгер настолько приржавел, что никакой ветер Санта-Ана, ураган Эль-Ниньо и торнадо 1983 года не смогли бы сдвинуть его с места; да еще с зараженной плодовыми мушками лимонной рощей из трех деревьев; с тремя лошадьми, четырьмя свиньями, двуногим козлом с колесами от тачки вместо задних ног; да еще с двенадцатью бездомными кошками, стадом коров численностью в одну голову; с тучей мух над испускающей миазмы «рыбной заводью», с забродившими крысиными какашками, которые, как и все остальное, я считай что освободил из-под залога (выиграв по иску два миллиона) в тот самый день, когда мой отец потребовал от полицейского под прикрытием Эдварда Ороско убрать с дороги свой сраный «форд краун виктория», — в общем, называть весь этот несчастный афро-аграрный кусочек несубсидированной лос-анджелесской земли словом «ранчо» было бы преувеличить возможности реальности. Если б мы с отцом, а не европейские пилигримы основали Джеймстаун [39] Джеймстаун — первое поселение англичан на территории современных США (а именно в Виргинии). , то индейцы, бросив взор на наши кривые лабиринтообразные посадки маиса и кумквата, сказали бы: «Ну все, семинар по выращиванию кукурузы объявляется закрытым, потому что вы, ниггеры, ни на что не годитесь».

Когда растешь на ферме в центре гетто, то со временем начинаешь понимать истинность тех слов, что говаривал мне отец во время моих утренних дел: люди жрут то говно, что им подносят на лопате. Так же, как свиньи, мы все живем, засунув голову в корыто. С той разницей, что свиньи верят не в Бога, не в американскую мечту или в то, что перо разит сильнее меча, — они верят в жратву столь же неистово, как мы в воскресные газеты, в Библию, в местное радио для черных и в острый соус. В выходные отец, бывало, приглашал соседей только для того, чтобы они поглядели, как я работаю. Хотя фермы были нарезаны для сельского хозяйства, многие семьи расхотели быть «солью земли» и довольствовались приусадебными участками, устроив там баскетбольную площадку или теннисный корт, а где-нибудь в стороне отстраивали гостевой домик. Кто-то еще держал кур, возможно, одну корову, или организовывал школу верховой езды для девиантной молодежи. Мы были единственной семьей, полностью посвятившей себя фермерству. Пытались заработать, продолжая верить в старые обещания времен Гражданской войны. Один дурак на сорок акров. «О, этот ниггер будет не таким, как вы, — говаривал отец, клятвенно положив одну руку на пах, а другой указывая на меня. — Мой сын станет ниггером Ренессанса, Галилеем наших времен. Вот кого я из него выращу!» Он откупоривал бутылку джина, а на столе уже стояли наготове одноразовые стаканчики, кубики льда и газировка со вкусом лимона и лайма. Гости усаживались на задней веранде и смотрели, как я собираю клубнику, горох и прочую херню, в зависимости от сезона. Ужаснее всего было собирать хлопок. Дело было не в колючках и не в согнутом положении, не в спиричуэлс Пола Робсона, что включал отец, чтобы заглушить латиноамериканскую музыку соседей. Дело даже не в том, что сам процесс посева, полива и сбора урожая был делом хлопотным и бесполезным. Я ненавидел сбор хлопка, потому что именно тогда отец начинал ностальгировать. В легком подпитии он хвалился перед соседями, что никогда мной не занимался и не строил мне в детстве песочниц. Он бил себя в грудь и клялся, что меня выкормила свиноматка Сюзи Кью [40] Песня белого американского рок-гитариста, автора-исполнителя Дейла Хокинса, родом из Луизианы, родины черного блюза. , но в борьбе за ее титьку поросенок-гений Савуар Фэр [41] Умение, сметливость, сноровка ( фр .). оказался сильнее меня, негритенка. Папины друзья глядели, как лихо я отрываю хлопковые коробочки от уже сухих стеблей. Они ждали, когда же я презрительно хрюкну, воспротивившись мироустройству по Оруэллу (тем самым лишь подтвердив свое свинское происхождение).