Александр Мелихов - Заземление

Он стоял перед матерью на коленях, уткнувшись лицом в ее влажный клеенчатый передник, и всхлипывал как маленький, даже во сне понимая, что мамы все равно больше нет и никогда не будет, и, уже проснувшись, осторожно прислушался, не разбудил ли Симу. Он не хотел, чтобы она видела его в минуту постыдной слабости, но от ее мирного мерного посапывания сделалось совсем тоскливо. Если верить Фрейду, все душевные страдания причиняет зажатая психическая энергия, сплющенная проклятой моралью, и лучший способ бороться с расслабляющей сентиментальностью — все истолковывать по его заветам. Может, все это и ерунда, но помогает. Расхолаживает. Поэтому он приказал себе, что его лицо, уткнувшееся в материнские колени, символизирует тайное стремление вернуться в матку, а холод клеенки — его одиночество.

Нужно побыстрее привести себя в рабочее состояние, для него, слесаря-ремонтника человеческих душ, собственная душа не потемки, а рабочий инструмент, которым он свинчивает развинченных пациентов. И пускай святой отец нудит, что психотерапия без религии это всадник без головы, — у него есть своя голова. И сейчас он себя воскресит не на третий день, а на третьей минуте.

Первым делом никогда не нужно притворяться, подавленная правда мстит жестоко: висок, переносица влажны не от пота, хотя в спальне уже с утра духота, но от слез. А значит, он так и не сумел освободиться от пролезшего в каждую щелку лицемерия: он жаждет сочувствия, пользы от которого ноль и которого в реальности и быть не должно. У всех животных выросшие дети уходят из гнезда и забывают папу с мамой, и папа с мамой их тоже забывают, — так и нам нечего пыжиться, воображать, что мы чем-то лучше животных. Смешно сказать — он, будто пятилетний ребенок на папу, обижен на взрослого сына, избравшего для своих метеорологических трудов самый далекий, какой только можно найти на глобусе, клочок суши — остров Кэмпбелл. И пускай там даже летом солнца меньше, чем в Петербурге зимой, пускай одиннадцать месяцев в году сеются и льют дожди, а три месяца подряд еще и свистят ураганные ветры среди полуголых гор, — лучше жить в соседстве с тюленями и пингвинами, чем с отцом.

И это правильно. Эдипов комплекс еще никто не отменял, мало ли что мораль велит чтить отца своего — убить-то отца все равно хочется, жаль, в свое время он не решился себе в этом признаться, вот и Димка бы не решился, и подавленная страсть тоже разъедала бы его психику, особенно в этой проклятой «двушке», — до убийства бы, конечно, не дошло, все они вышколенные рабы лицемерия, но в подавленную ненависть наверняка бы сползли. Или воспарили.

А святому отцу, одному в его хоромах, и дела нет, как теснится и в чем себе отказывает его дочь. И надо почаще напоминать себе, что это тоже естественно: дочь не дочь, сын не сын — инстинкт велит заботиться о детях, пока не поднимутся на ноги или на крыло, а дальше начинаются все те же ханжеские идеалы. Ах, святое материнство! Ах, святое отцовство! Ну а святой отец слишком возвышенная личность, чтобы перед нами что-то изображать. Отец протопоп (отца протоиерея он мысленно называл исключительно протопопом, в этом было больше перца) с самим Господом на дружеской ноге, а потому всегда спокоен и прав.

Он промокнул слезы уголками подушки, осторожно перекатив голову влево-вправо, — тоска заметно отступила под напором раздражения, а он всегда старался вытеснить у пациентов отчаяние гневом: злиться на кого-то глупо, но это лучше, чем полосовать себя ножом. И Симин папочка для него всегда был надежной таблеткой, пробуждающей бодрость. Хотя бы в виде злости.

При этом он даже мысленно не мог назвать тестя тестем — уж очень тот со своей донкихотской поджаростью (в отличие от него самого) был далек от изделий из теста. Не откажешь — умеет, умеет быть значительным. В последнее время еще и наддувает драматизьму, твердит на всех углах, будто на церковь происходит какой-то всемирный наезд каких-то сатанинских сил. Какой еще наезд, когда клерикалы сами лезут во все щели — в парламент, в школу, в койку, министры и президенты перед ними навытяжку со свечками стоят, а святому отцу все мало! Ему всегда надо быть каким-то особенным, при совке он, считалось, — как это у них называется, окормлял ?.. — диссидентов и евреев, он у них слыл страшно передовым, в брюссельском издательстве «Бог с вами» под псевдонимом пересказывал библейские сказки без чудес: не море расступилось перед евреями, а скорее всего болото, которое не то пересохло, не то отлив угнал воду, а египетские колесницы увязли, и превращение воды в вино надо понимать иносказательно, ибо то, что написано святым духом, может быть и прочитано только святым духом (это в науке опровергнуть значит отвергнуть, а у клерикалов все опровергнутое немедленно превращается в метафору), и вообще в Писании много мифологических элементов… Это для умников. Но церковь-то советская держалась на деревенских бабках, которые и в хрущевки ухитрились перетащить свои избы с тараканами и домовыми, и уж с бабками он не умничал — лишь бы ходили на молебны да за эти самые, требы бабки платили. А в остальном — пускай лечат радикулит святой водой, пускай отпечатки богородицы находят у себя на балконе, а иконы у них через одну плачут и рыдают, пускай молятся, чтобы внуку-студенту дали стипендию… А чуть церковники взяли верх, так тут же все снова не по нем, во всех интервью, во всех выступлениях вещает, что просить у бога денег все равно что просить у царя навоза, что зримые чудеса нужны только маловерам, а для истинно верующего любой цветок или младенец уже сами по себе чудо…

Бог, видите ли, открывается через ощущение упоительного счастья, приятия мира, веры в будущее, — в общем, через все симптомы маниакально-депрессивного психоза в эйфорической фазе. Их же, симптомы, можно вызвать и наркотой, но если батюшку спросить, может ли Господь явиться из шприца, он только усмехнется сочувственно, будто дурачку, да еще и сверху вниз с высоты своей долговязости, он и с коллегами-попами на теледебатах разговаривает чуть ли не сострадательно…

Опять он святее патриарха московского, опять он посланник каких-то светлых сил среди темного царства.

Ладно, про отца Павла (какой он, к черту, ему отец — Павел Николаевич Вишневецкий, и хватит с него!) только начни, и сразу закипишь на весь день. Хорошо, правда, что сонное одурение вместе со слезливостью как рукой сняло. Пора было осторожненько выбираться из постели, чтобы не разбудить Симу.

Он осторожно высунул влажную ногу из-под простыни в относительную прохладу и прислушался — Сима продолжала мирно посапывать.