Гюнтер Гёрлих - Извещение в газете

Мы с женой долго обсуждали происшедшее. И считаем, что коллега Юст поступил в данном случае неверно. Подобный проступок ученика не может пройти без последствий. Нельзя же такой проступок просто-напросто вычеркнуть из памяти. Подозреваю, что коллега Юст не доложил вам, директору школы, об этом случае. Мы ничего не сказали дочери о наших опасениях, не хотели ставить ребят в трудное положение. Отвечает ведь за все учитель. Но меня тревожит вопрос: что еще может последовать, если ребята будут чувствовать себя безнаказанными? Обдумал ли это коллега Юст? В какое положение он себя поставил? Я знаю это по собственному опыту. Правдивость в отношениях — главное для нормальной жизни рабочего коллектива. Если ее нет, возникает нетерпимое положение. Прошу вас, коллега директор, разобраться в создавшейся ситуации. Нельзя, чтобы эта история оставалась на совести у ребят, ведь прошло уже много времени. Вы, конечно, обсудите это дело по-товарищески с коллегой Юстом.

С глубоким уважением

Я вернул письмо Штребелову.

— Значит, случилось все две недели назад, — сказал я.

— Да, точно две недели, — подчеркнул Штребелов, — а ты об этом знаешь?

— Как ты мог такое подумать!

— Вполне могло быть.

— Мне ничего не известно.

Штребелов сложил письмо.

— Что думал при этом коллега Юст? Подобного случая в моей многолетней практике не бывало.

— Как же теперь поступить?

— Я созову завтра педсовет, — сказал Штребелов.

— А нужно ли? Через пять дней у нас совет по графику.

— Нет, совет соберем завтра, — решительно объявил Штребелов.

— Тем самым ты придашь этому случаю слишком большое значение, — сказал я.

Он нагнулся к столу, снял очки.

— К нам поступило заявление. И я отношусь к этому случаю со всей серьезностью. Ты говоришь — слишком большое значение. Да, этому случаю. А не учителю Юсту. Учителя требуется низвести с облаков на землю. И безотлагательно.

— А не разумнее ли, прежде чем проявлять такую решимость, выяснить все детали происшествия?

— Ты же читал письмо. Тебе этого мало?

— Фолькман просит по-товарищески разобраться в случае, который его беспокоит. И ты только на этом основании принимаешь такое решение?

Штребелов поднялся, положил письмо в папку, а папку запер в сейф.

— Но ты предупредишь коллегу Юста, что завтра будет обсуждаться это происшествие? — спросил я.

— Надеюсь, — ответил Штребелов, — что завтра ты выскажешься о своем подопечном беспристрастно.

— Беспристрастности в этом деле желаю тебе и я.

Мы помолчали.

Я поднялся, холодно сказал:

— До завтра.

Впервые прощался я так с Карлом Штребеловом. А за Юста вступился, словно приходилось защищать его от коварных нападок. Справедливо ли?

Возвращаясь домой, я никак не мог выкинуть из головы эту запутанную историю. Я сделал даже большой крюк, прошел по лесной дороге вдоль автострады, углубился в лес и тут понемногу успокоился. Стоял чудесный майский день, теплый, с легким ветерком. Светло-зеленые березовые листочки колыхались словно вуаль, выделяясь на фоне темных сосен. Я присел на поленницу в лесной просеке и, подняв голову, стал следить за проплывающими в синеве легкими облаками.

Так я скорее успокаиваюсь, я уж себя знаю. И за одно это люблю окрестности нашего городка.

Отчего же напился Марк Хюбнер? Я знаком с его родителями, уважаемые люди, оба работают на заводе, отец инженер, мать служащая. У Марка есть старший брат, он моряк. Был моим учеником. Марк тоже хотел связать свою судьбу с морем. Неужели он напился до бесчувствия? Может, Моника Фолькман преувеличила?

Но… что было, то было. И реакцию учителя, Манфреда Юста, не перечеркнуть. Фолькман считал, что Юст поступил в корне неверно. Если он, предположим, собрался утаить этот случай, то я его не одобряю. Но все ли разыгралось именно так? Какие были у Юста причины? Хотел он — а Штребелов не колеблясь объявит о том на совете — скрыть, что оплошал, что халатно отнесся к учительским обязанностям? Очень сомневаюсь.

Юст не из тех, кто увиливает от ответственности. Я его уже достаточно хорошо знал и был в нем уверен. Но что же толкнуло его на столь необычные действия?

Неужели не мог хоть мне слово сказать? Ведь мы же сблизились с ним. Так, во всяком случае, казалось мне в последнее время, и Карл Штребелов не случайно назвал Юста моим подопечным.

Значит, не так уж сблизились, как мне представлялось. Я переоценил свое влияние. Но разве не было того вечера в «Старом кабачке»? Когда в ролях главных героев выступали Юст Манфред и Кеене Герберт?

В тот день я опять сидел у Юста в классе. Хотел побывать на его уроке государствоведения, нет, не для контроля, а чтоб услышать и узнать что-то для себя новое. И сказал ему об этом с глазу на глаз. Он посмотрел на меня то ли задумчиво, то ли насмешливо. Возможно, я ошибаюсь. Мое инспекционное усердие, когда дело касалось Юста — и я это понимал, — выглядело довольно-таки странно.

— Пожалуйста, приходите. Но может случиться, что я сегодня чуть отступлю от плана. Это, с моей точки зрения, необходимо. И ваш визит, как я понимаю, тоже отступление от инспекционного плана.

— Просто мне интересно,— быстро сказал я. — Все зависит от вас.

Особенной сенсации у ребят мое присутствие на уроке не вызвало, вернее сказать, больше не вызывало. Они к этому привыкли, тем более что Юст не выказал ни малейшей неуверенности, да и вообще никак не проявил своего отношения ко мне.

Урок и впрямь начался необычно. Ни вопросов, ни повторения, ни обобщения. Нет, Юст просто рассказал ученикам одну историю.

Не знаю, был ли он свидетелем истории, которую рассказал ребятам, или выдумал ее для большей убедительности. Да это и не так важно, внимание он обеспечил. Видимо, такая форма урока обещала ученикам что-то из ряда вон выходящее, что-то сногсшибательное.

Юст рассказал, что на днях проходил мимо стройки, дело было под вечер, никого на площадке уже не осталось. Надлежащего порядка на стройплощадке явно не соблюдали, мешки с цементом валялись как попало — видимо, их просто скинули с грузовика, два-три мешка при этом лопнули. К тому же цемент не накрыли. Шел дождь. Ясно, цемент пропадет. У мешков остановились двое, какие-то посторонние. Один, не стесняясь в выражениях, поносил беспорядок и разгильдяйство, перевод материала, никуда не годную работу руководства на стройплощадке. Надо бы тут навести порядок, ругался он, привлечь людей к ответственности. Он покричал, махнул безнадежно рукой, сказав: сознательности-де у них нет, у капиталиста такого не случится, он не позволит пускать на ветер свое добро.

Второй с ним согласился, но так, вообще, и заметил, что вряд ли здесь делу поможешь, однако он знает, как спасти то немногое, что еще можно спасти. Он предлагает подогнать грузовик и забрать мешки, хотя бы те, что еще уцелели. Строительный материал следует употребить с пользой. Многим сейчас цемент очень нужен, а этот к тому же бесплатный, можно дорожки в саду проложить, столбы в огороде укрепить, фундамент и тому подобное. Да-да, горячо доказывал он, это было бы разумно, и никакое это не воровство, ведь материал все равно гибнет, значит, его спишут, он пропадет. А так — не пропадет. В конце-то концов, цемент, который здесь гибнет, — общее достояние.