Коллектив авторов - Были 90-х. Том 1. Как мы выживали

С той поры прошло без малого пять лет. Я заканчивала институт и собиралась ехать домой в Алма-Ату. И на том же самом месте, где я в последний раз видела Даура, у старой облупленной скамьи, где я остановилась полюбоваться заполненной зачеткой, услышала знакомый глухой голос:

— Ну привет, Нургуль.

Это был Даур.

— Привет, — не сказать, чтобы я обрадовалась встрече.

— Вот зашел в институт, а знакомых никого и не встретил. Только тебя.

В его голосе звучало столько обычной доброжелательной, с грустинкой, человеческой интонации, столь нехарактерной для него, что я удивилась: может, обозналась?

— Даур?

— Даур-Даур.

Мягкое серое кашемировое пальто, тупоносые начищенные туфли, запах дорогого одеколона — все тот же шик, но как переменился Даур! В его лице, в еле наметившихся мелких морщинках вокруг глаз не было и следа былой удали и самоуверенности. Потускневшие глаза хранили усталость и затаенную тревогу, но вместе с тем его лицо приобрело какую-то новую, обветренную и грубоватую прелесть.

«Такси-такси, вези-вези, вдоль ночных доро-ог…» — донеслось из студенческого кафе.

— Зайдем? — кивнул он в сторону открытой двери. — Пожалуйста! Так мне грустно здесь стало, когда увидел этот двор…

Мы взяли кофе и сели за свободный столик. Мне так ясно помнился тот, довоенный юный Даур — легкий и сильный, что теперь, глядя на него, у меня сжалось сердце. Теперь передо мной сидел взрослый мужчина, осунувшийся, с усталым взглядом и темными кругами вокруг глаз. Он сухо и коротко рассказал о том, что несколько лет провел в окопах, что в Москву приехал в Склиф.

— Пива не хочешь? — спросил он.

— Нет, спасибо.

— Замуж не вышла?

— Нет.

— Ну парень-то есть?

— Есть.

— Ну и хорошо… А ты помнишь Алхаза? Со мной учился? Он ведь всю войну тут, в Москве, отсиделся. Магазин купил. Я у него остановился… Завтра мне на рентген. Осколок в боку, да еще ухо надо проверить, левым совсем не слышу.

Он говорил так же отрывисто, однако я поняла, что впервые разговаривала с ним без страха.

— Спасибо, что поговорила со мной. А то, знаешь, так взгрустнулось… никто меня не знает, не помнит, не то, что раньше.

Мы вышли на улицу и медленно двинулись по промозглой Бронной. Неужели только теперь я поверила в романтизированные, как мне некогда казалось, образы горцев из русской литературы, в Хаджи-Мурата и Казбича, и поняла, что эту документальную хронику я смотрела через призму так называемого художественного вымысла, читанного еще в школе? И неужели эта правда оживает только вместе с новыми войнами, так обостряющими человеческие отношения? Даур шел молча, глядя под ноги, засунув руки в карманы распахнутого пальто. Под ногами хлюпала привычная московская слякоть. Мокрый снег осыпал прохожих, спешащих домой после трудового дня. Мы расстались на Страстном.

Тараз (Казахстан)

Служил в рядах Советской армии. В 1992 году поступил в институт. Работал слесарем, компьютерщиком, далее сторожем, связистом, менеджером, частным мастером.

Ленка бежит и хохочет, широко распахнув руки. Волосы растрепаны, ноги исцарапаны до колен высокой травой. Ленка запинается обо что-то невидимое и валится прямо в небольшой сноп…

В маленькой полутемной комнате негромко трещит кинопроектор «Русь», эдакое стрекотание электромоторчика и продергиваемой кинопленки формата восемь миллиметров. Я помню, с каким пиететом папа мне объяснял принципы любительской киносъемки. Но, правда, ввиду то ли своей бестолковости, то ли полной невозможности понять все тонкости домашнего кинопроизводства, но я так ничего и не поняла. Запомнила лишь как хранить кинопленку и как заправлять ее в кинопроектор…

Глаза Ленки на весь экран. Я помню, как папа говорил, что моя сестра очень фотогеничная и свободно держится в кадре. А еще он мечтал свозить Лену в Москву и показать ее на просмотре у самого Грачева. Да-да, того самого, который еще «Ералаш» снимал в те времена. Хотя, по-моему, он и до сих пор его еще снимает. Но я эти новоделки не смотрю. Это все не то уже…

Особенно этот момент: Лена стоит в полуоборот к кинокамере и читает стихи. Волосы ветерок слегка закинул ей на лоб, и Лена смешно встряхивает головой, пытаясь челку вернуть на место. Папа очень сердится в этот момент и кричит Лене: не верти головой, а то кадр испортишь. А я, что я? Я как раз и снимала все это на нашу любительскую камеру «Аврора двести пятнадцать». С пленкой «восемь миллиметров супер». До этого у нас была кинокамера, по-моему, «Кварц» называлась. Но когда я была маленькая, то я ее просто утопила в одном очень красивом горном озере. Помню еще, как папа очень долго сердился на меня, бестолковую. А потом пытался найти на дне озера нашу камеру, очень долго нырял и так и не нашел ничего…

А я, тогда еще балда шестилетняя, разревелась, и мама меня очень долго успокаивала. Лена родилась как раз после этого, годика через два. Что еще из тех времен помню, так то, что папа очень долго не мог найти подходящую камеру, и когда вышла новая «Аврора», он буквально горы перевернул, делал какие-то проекты и курсовые по ночам, продал старенький мопед и велосипед, занял в долг и купил-таки нашу «Аврору». Это было уже году в восемьдесят пятом или седьмом, не помню точно…

Вместо экрана на стене прибит кусок простыни, сложенный вдвое. Проектор стоит на стульчике. Из всего папиного киноархива я смогла уберечь и сохранить лишь две катушки с пленками. Тогда, тридцать лет назад, ведь никто и думать не мог о том, что буквально через пять-шесть лет произойдет.

Когда вооруженные бородачи ворвались в наши дома, отца и матери дома не было. Отца по тревоге подняли еще ночью. И с тех пор я так его и не видела. А мама с утра пошла на базар. В доме находились мы с Леной.

Бандиты, трое местных, в чалмах и халатах, с замотанными лицами и двое каких-то чужих, потому что были одеты не по-нашему, принялись обшаривать нашу крохотную квартирку. Но что здесь можно было найти в двух комнатках старшего лейтенанта? Черно-белый телевизор, утюг и стиральную машинку «Чайка». И двух дочерей-школьниц советского офицера.

Мы жили на втором этаже двухподъездного щитового дома, в котором селили офицеров с семьями. Я хотела схватить младшую и выпрыгнуть в окно… Но Леночка оказалась куда храбрее меня и, схватив кухонный нож, назвала самого страшного и противного из бандитов, когда он стал вытряхивать из шкафа мамины вещи, сыном плешивого ишака…

Моя маленькая храбрая сестра… Что было потом, я не помню, как будто бы кусок кинопленки просто вырезали. Помню, как бандиты стреляли из автоматов, и все…

Очнулась я в госпитале в военном лагере. О своих родных ни слухом, ни духом. Так никто мне и не сказал ничего. От ребят-разведчиков я узнала, что на месте нашего дома пепелище, и все. И эти две кассеты с кинопленками моего папы, уцелевшие каким-то чудом, которые ребята принесли для меня…