Александра Маринина - Были 90-х. Том 1. Как мы выживали

Я некрасива. Не знаю, как чувствуют себя красивые девочки, а вот таким некрасивым, как я, живется… непонятно. Обычные девчонки могут стать хорошенькими, а как быть тем, кому природа не оставила шансов?

Мой строгий папа взял на себя функции природы и не оставил мне шансов. Он всегда переживал, что излишне открытое тело может привлечь мальчиков, излишне красивое или яркое лицо может привлечь мальчиков, что-то еще может привлечь мальчиков…

Поэтому мне покупались вещи на несколько размеров больше, не разрешалось носить брюки и стричь волосы. Словом, к 10 годам я представляла собой этакого лохматого бровастого зверька. Зато я сидела с самым красивым мальчиком в классе и, конечно, была влюблена в него! В шестом классе я устрою ему настоящий допрос, а пока…

С завидной регулярностью — раз в неделю — я шлепалась в обморок. Девяностые сказывались на здоровье, мой гемоглобин был катастрофически низок. Кажется, тогда я была именно той, кем мечтают стать нынешние девчонки: худенькая, бледная, грустная, изможденная… Этакая аристократка в вещах с чужого плеча.

Все свободное время я читала и мечтала. Я мечтала быть красивой и волнующей, центром компании и звездой… города? Страны? Нет, всего мира! Оставаясь дома одна, я заворачивалась в покрывало, как в мантию, и сама с собой играла в королеву: вышагивала царственной походкой, отдавала приказы, странным эхом отдававшиеся в пустоте дома, медленно усаживалась на стул, как на трон и, оттопырив мизинец, пила роскошный воображаемый чай из воображаемой фарфоровой чашечки.

В 10 лет я читала — о, ужас! — классику: произведения Достоевского, Тургенева, стихи Есенина и Блока. Не любила Пушкина, возможно, мне не нравились его оптимизм и веселость, не знаю. И, конечно, я продолжала мечтать. В своем воображении я побывала на всех светских мероприятиях и балах Петербурга девятнадцатого века, ерошила пшеничные кудри Сергея Есенина в полуденный зной села Константиново, молча стояла в углу гробоподобной комнатушки Раскольникова. Я странно жила.

Из последних лет двадцатого столетия родом и мой постоянный голод. Я все время хочу есть. Даже если только что поела и чувствую, что сейчас лопну, я все равно хочу есть. Не есть даже, а жрать. Я готова съесть все вкусности мира. Я не умею оставлять сладости или фрукты на завтра, я должна съесть все здесь и сейчас. Чуть позднее это изрядно скажется на моем весе и самоощущении, ну а пока я живу в голодные, но яркие девяностые.

Каждые выходные меня отправляют к тете. И у меня нет шанса отказаться, не поехать… Хотя есть и некоторые положительные моменты: когда меня не трогают, я сижу в углу и читаю, пока остальные смотрят телевизор. Единственное условие: если вечером все сидят в зале с выключенным светом и смотрят какой-нибудь блокбастер, мне нельзя включить свет в другой комнате и читать. А смотреть все это мне неинтересно. Поэтому я сижу на полу и смотрю на книжный шкаф, на лакированной поверхности которого отражается экран телевизора. Так хотя бы интереснее.

Наверное, я лукавлю о том, что не могла отказаться. Мне просто было страшно. Мой любимый мужчина рассказывал, как в 14 лет ушел из дома и несколько месяцев жил один. Вот он смог. А я боялась. Зря, наверное. Каждый вечер в деревне я представляла, как под покровом темноты захожу в сарай, угоняю старый велосипед и уезжаю в город. Однажды даже почти решилась на это. Но испугалась.

В этом же возрасте я впервые прочла роман «Унесенные ветром» и начала мечтать о превращении в прекрасную храбрую Скарлетт. Странная полярность тех лет — то ли болезненная истеричная Неточка Незванова, то ли сильная крепкая Скарлетт О'Хара — присуща мне до сих пор. И изрядно отравляет жизнь и мне, и моим близким.

Весь декабрь 1999 года разговоры в мире были только об одном: грядет миллениум! Новое тысячелетие… Это же удивительно: родиться в одном столетии и перейти в другое!

Наступление двухтысячного года было особенным: и полуголодное — скромная картошка, селедка под шубой, оливье и мандарины, и очень обнадеживающее. Люди выходили на улицу и поздравляли незнакомцев с наступлением третьего тысячелетия. Это был один из редких моментов, когда люди всего мира объединяются не перед лицом опасности или врага, а в надежде на счастье и чудо.

И мы надеялись.

Алматы (Казахстан)

До и в 90-е — школьница, в 98-м году окончила школу, получила профессию психолога и всегда работала по специальности, в том числе преподавала в вузах.

Моя школа по сей день находится напротив одного из самых старых и крупных рынков нашего города. И логично, что в 90-е вокруг нее понаставили коммерческих киосков, так называемых «комков». Мы частенько обходили их, разглядывали ассортимент, а одноклассники, из тех, кто побогаче, иной раз и покупали. Недавно я рассказала маме, что мечтала скупить содержимое целого киоска и лопать, сколько душе угодно.

Так в нашу жизнь вошли заграничные шоколадки, жвачки и всякие недоступные деликатесы.

Надуть пузырь из жевательной резинки, как выяснилось, целая наука. Мы специально учились и соревновались, раздражая старших, которые справедливо считали это дурным тоном. Вскоре после укоренения среди детей этой порочной практики повсюду заговорили о вреде жвачек; но сами по себе они нас и не интересовали. Мечтой каждого ребенка стал вкладыш, будь то наклейка или нет. Эти вкладыши мы собирали и хвастались во дворе. Мальчишки предпочитали вкладыши с машинами. И все сравнивали, кому какая цитата попалась из «Ловисов» (Love is…). Позднее появились также наклейки отдельно от еды и тематические альбомы, которые заполнялись наклейками. Но и тут жвачки не отстали, предлагая вкладыши с «Секретными материалами», «Сейлор Мун» и прочими любимыми героями.

Заграничные или, как мы говорили, «ненашенские» сладости без всяких картинок манили детей своей недоступностью. На зарплату можно было купить три «Сникерса». «Марс», «Баунти», «Пикник» и прочее счастье манило с экрана, но обычных родителей 90-х развести на это удовольствие не удавалось так запросто, как сейчас. Тот, кто мог лакомиться заграничными батончиками и конфетами, среди моих ровесников считался счастливчиком. Мало кто имел возможность свободно покупать их, чаще всего родственники присылали или родители-челноки привозили. Для остальных любые сладости, в общем-то, стали редкостью. Шоколадка дарилась по особым случаям и растягивалась на неделю.

Целый фурор произвели растворимые соки вроде «Юппи», «Инвайт» и «Зуко». Они были доступнее в цене, чем жвачки и шоколадки, и поначалу очень всем нравились. Теперь я понимаю, что состояли они в основном из сахара, ароматизатора и изрядного количества краски. Именно с таких соков началось разоблачение в глазах населения вредности и ненатуральности завозных продуктов. И соседи, остановившись поболтать, неизменно рассказывали истории о том, как вскрытие неумеренно потреблявшего бедолаги показало ядовито-разноцветные внутренности. Но пакетики с соковым порошком продолжали, хоть и реже, покупать — на стол, для гостей. Иногда же можно, тем более с экранов их по-прежнему ярко, задорно и настойчиво предлагали попробовать.